историю как однонаправленный, изменчивый, неостановимый процесс, берущий начало давным-давно, возможно еще при Большом взрыве, и устремленный из прошлого в будущее. Однако в действительности эта идея на удивление нова. Как мы увидим, она получила развитие только в середине XVIII века. До того большинство людей воспринимало историю как череду повторений или, вслед за Платоном, ибн Хальдуном и многими другими, как циклическое движение.
Допустим, что история повторяет себя и что одинаковые обстоятельства всегда или, по меньшей мере, часто приводят к одному результату. В таком случае важность уникального и исключительного сильно преувеличена. Остаются лишь закономерности, которые можно вычислить, описать и спроецировать в будущее. Такие закономерности или паттерны часто называют «опытом». Он позволяет строить предположения относительно того, что произойдет дальше. Такого мнения придерживался афинянин Фукидид – многие считают его величайшим историком. Бывший военный генерал, живший в V веке до н. э., Фукидид начал писать исторические труды в изгнании; предсказание будущего не слишком интересовало его, но в определении исторической важности своей работы он опирался на идею о том, что человеческая природа остается неизменной и всегда будет способствовать повторению того, что уже случалось в прошлом[348]. Адмирал Стэнсфилд Тернер, в начале 1970‐х годов служивший президентом Военно-морского колледжа Соединенных Штатов, кажется, был с этим согласен. Он изменил существующий курс по стратегическим исследованиям так, чтобы он строился на Фукидиде; эту программу переняли другие военные колледжи страны[349].
Спустя две тысячи лет сходные с Фукидидом идеи высказал Никколо Макиавелли. Он ставил перед собой задачу написать «действенную» историю (то есть применимую на практике) – такую историю, которая принесла бы пользу добрым государям и их советникам. Макиавелли, как и Фукидид, считал историю борьбой за власть. Она была поучительна потому, что и природа власти, и те, кто ее добивается, и средства ее достижения оставались неизменными. Как следствие, для Макиавелли не имело значения, рассказывать ли о том, что произошло в Римской республике (он взял оттуда большую часть своих примеров) или о том, чему он был современником: на поверку разницы не было.
Еще лучшая иллюстрация того, что история состоит из повторяющихся паттернов, – отношения между большинством и меньшинством, между богатыми и бедными. В «Республике» и других своих трудах Платон высказывает идею, что такой конфликт неизбежно приводит к гражданской войне (др.-греч. stasis). И спустя два тысячелетия многие из нас верят в это. В Книге Екклесиаста, хотя она и является частью другой литературной традиции, эта идея сформулирована очень кратко: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (1:9).
Закономерности или паттерны – это одно; циклы – другое. Нам неизвестно, кто первым стал утверждать, что время циклично. Пять тысяч лет назад в это верили не только в Средиземноморье, в Египте и Месопотамии, но и в Китае (идея цикличности сохраняла там свою популярность до XIX века), и в Скандинавии. Совершенно независимо до этой идеи дошли майя[350]. Можно предположить, что наши предки приходили к ней одним из двух способов: либо наблюдая за рождением и смертью, ростом и увяданием, подъемом и падением биологических и социальных организмов, либо проводя параллели между тем, что происходит на небесах, и земной жизнью. В «Мифе о вечном возвращении» Мирча Элиаде пишет, что первобытный человек выстраивал свои святилища, поселения, всю свою религиозную и мирскую жизнь по небесному образцу и был полностью предан ритуалам повторения и тому знанию о будущем, которое они подразумевали[351]. То, что первые солнечные часы, сделанные в Египте в XIII веке до н. э., были круглыми, тоже утверждало циклическую концепцию. Помимо смены времен года, люди собственными глазами могли убедиться, что тень, которую отбрасывала стрелка солнечных часов (др.-греч. gnomon – «указатель»), шла по кругу и каждое утро возвращалась на одно и то же место[352]. Вероятно, биологический, астрономический и технологический факторы оказали равное влияние и вместе способствовали развитию астрологии.
В числе древних мыслителей, считавших, что время идет по кругу, всегда возвращаясь в исходную точку, был греческий политик Ликург, а также такие философы и историки, как Солон, Гераклит, Геродот, Эмпедокл и Полибий. Историк Тит Ливий, писавший, что римская история «страдает уже от своей громадности»[353], поэты Гораций и Ювенал тоже разделяли это представление. И вместе с ними – император Марк Аврелий, правивший в середине II века н. э.[354] Действительно, не будет преувеличением сказать, что культура и история Рима были проникнуты страхом, иногда близким к уверенности, что близок тот день, когда город разделит судьбу других империй. Расцвет и упадок, подъем и падение, безжалостность и неизбежность – все повторится вновь и вновь[355].
Многие средневековые мудрецы, например Оноре Боне, а в мусульманском мире – ибн Халдун, соглашались с этим. Другие, чьи имена не сохранились, придумали «Rota Fortunae», «колесо фортуны». Этот символ должен был предостерегать от гордыни и возникал в так называемых «королевских зерцалах», особой литературе, которая должна была обучать их править, а также в знаменитой поэме «Carmina Burana» («Фортуны колесо вертеться не устанет: / низвергнут буду я с высот, уничиженный; / тем временем другой – возвысится, воспрянет, / все тем же колесом к высотам вознесенный»). Боккаччо упоминает о «Колесе фортуны» во втором дне «Декамерона», а Шекспир – в нескольких своих пьесах[356]. На иллюстрациях Фортуна часто изображается как женщина с завязанными глазами, вращающая колесо.
Помпонацци – мы уже цитировали его размышления по поводу знамений – писал так:
Такой порядок сохранится на вечные века, навсегда; изменить его не в наших силах, это судьба <…> Мы видим, что земля, которая сегодня плодородна, станет бесплодной, великие и богатые будут посрамлены и обездолены. Ход истории предрешен. Мы видели, как греки побеждают варваров; теперь варвары завоевали греков, так все течет и меняется. Не исключено, что те, кто сегодня властвуют над нами, станут рабами и наоборот <…> Если же спросят тебя, что это за игра? Почти за лучшее ответить, что это игра Господа[357].
Помпонацци даже высказывал мысль, что религии, в том числе христианство, развиваются сходным образом. Подобные идеи поставили его жизнь под угрозу; церковники же сжигали его книги.
Некоторые циклы были относительно короткими: столетие-другое проходило с расцвета до упадка династии, империи или народа. Например, египетский сотический цикл, или цикл Сириуса, длился «всего-то» 1461 год. Короче был цикл в 539 лет (77 × 7), который первым, по всей видимости, описал французский академик Гастон Жоржель
