та складывает большой и указательный пальцы бубликом, обречённо подтверждая, что её часть договора выполнена; как сковывает громовержца тёмной, густой массой, в которой Люций распознаёт лаву; и как, наконец, отправляет Вики в ссылку — от боли она визжит, сгибается пополам, лишённая крыльев, рассекает себе колени и стремительно начинает терять энергию.
Чтобы не убить почти что смертную в водовороте, Маль быстро сгребает Уокер в охапку и несёт на Землю, выискивая в глазах воспоминание о нужном времени и месте.
— Значит она старше, чем она думает?
— На год, ага, — улыбается гибрид. — Вики Уокер, сколько тебе сейчас?
— Сегодня стукнет двадцать восемь.
— А вот и нет, — его ухмылка похожа на обветренную болячку, — тебе исполнится двадцать девять.
— Спина — это крылья? — Дополнительный год девчонку явно не впечатлил.
— Ты про шрамы? Конечно крылья.
— А что случилось с моей ногой?
— У тебя была там татуировка, Непризнанная, — мрачно доносится от батареи. — Он срезал лоскут кожи.
— Им! До сих пор заточен до блеска! — Откуда-то из-за пояса Мальбонте извлекает кинжал. Всё тот же кинжал, врученный демоном Виктории. — Судя по змее на рукояти, твой подарок, сын Сатаны.
— Это заповеди? Ты им следуешь? — Ножа ей не видно, и Вики думает о книгах по криминалистике: среди их страниц неизбежно сквозит ключевая мысль — с убийцей следует говорить. У каждого преступника недокормленное эго неизвестного «героя», и каждый игнорирует голливудскую копилку знаний — злодеи всегда прокалываются на излишнем трындеже.
— Сообразительная соплячка, они самые. О чём ещё посекретничали? Или говорил он, — кивок на агента, — а у тебя рот был занят?
— У тебя импотенция, Бонт? — Да и штатный психолог Мирайя Хали как-то рассказывала, что маньякам нужна публика, а уж будет у той в глазах истовое почитание или лютая ненависть, серийникам неважно — по большому счёту каждый из них просто хочет быть услышан, мечтая поведать свою историю. — Часто вспоминаешь о сексе. Сразу ясно — кто о чём, а лысый о расчёске.
— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! — Истерически рявкнули в сторону Виктории, вскакивая со стула. Одновременно с этим у стены дёрнулся привязанный Люцифер.
«Непризнанная, заткнись, блять! Замолчи… замолчи, умоляю!», — он весь пропитан бессилием и злобой, и начинает казаться, что проще отсечь башку вервием и добраться до Маля безголовым всадником ужаса, давая ей шанс сбежать, чем выжидать подходящего момента.
«Ты не понимаешь, его это отвлекает!», — она возмущённо шипит в его разуме.
— Не называть как? Бонтом?! Импотентом?!!
— Слушай сюда, дьявольская подстилка..! — Уокер становится весело от зрелища: этот тщедушный малолетка с кожей, гноящейся чириями, несётся к ней, как следует замахнувшись, и вдруг застывает с поднятой рукой, потому что женщина и не думает замолкать.
— Это ты послушай, мешок говна, я помню! Хорошо помню твою мать и то, как взрослый ты смотрел на неё. — Каждое слово — вбитый гвоздь, доводящий Люция до безумия: он знает, чья это крышка гроба. — Это не было взглядом тоскующего сына! — Когда по щеке прилетает первая пощёчина, она не чувствует боли — с удивлением фиксирует, что её лицо мотнулось в сторону, но щека не горит. — Это не было взглядом ребёнка, который потерял родителей! — Потому что боль является со вторым ударом. Её никто никогда не бил по-настоящему, ни единого шлепка в детстве, но теперь словно с процентами возвращают. Пощёчина оборачивается кулаком, который выныривает из темноты и старается раздробить скулы. — Это был взгляд мужчины, который слишком долго спал в кровати своей матери! — К лицу приливает кровь и там, где ей рассекло кожу, начинают змеиться ручейки. Сознание затоплено гулом. В этой какофонии Вики не различает ни металлического треска труб, ни плюющегося шипения Мальбонте. — А, может, не только спал! Да, уродец? Я права?! Мамочка так любила своего отмоленного малыша, что, когда тот подрос, не смогла устоять и растлила тебя?!
«Леонард» что-то кричит незваному гостю, у него болезненный, увещевающий голос, но в голове Виктории речь распадается на звуки, а смысл ускользает. Её перестали бить, но схватили за волосы и теперь тащат к стулу в центре комнаты.
— Хватит. — Маль усаживает девчонку на сиденье и произносит это также, как мог сказать «А сегодня дождливо» или «Мне один латте на соевом молоке». — Наболтался я с вами.
— Если с ней… — у Люция сбилось дыхание и, скорее всего, задеты связки, — если с ней что-то случится, ты не вернёшься в Цитадель. Я даже твоего пальца туда не отправлю, чтоб хоронить было нечего. И меня на аркане ты в водовороте не удержишь, сам знаешь.
— Вот и проверим! — Уокер едва видит очертания убийцы, кровавая роса сформировала на глазах шоры, и теперь ей совсем черно. Но она зафиксировала в руках верёвки и всё ещё изображает связанную — малюсенький, жалкий плюсик с неочевидным профитом.
— Мальбонте, я буду вместо неё. Я! Убей меня, раз нужна ритуальная жертва! Я — твой идеальный кандидат.
— «Я — Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим», — с видом церковного послушника произносит преступник, скромно опуская глаза в пол. — Ну точно наша непризнанная! Первую заповедь как с неё писали! — Пальцами он треплет окровавленную девичью щёку, как треплют вчерашнюю племянницу, которая неизвестно когда успела подрасти. — Смотри, сын Сатаны, она же до сих пор сны от яви не отличает, но даже такая готова верить в тебя и веровать. Маленькая язычница, почитающая фаллический Майский Шест назло истинному пророку!
— Её чувства — туман забвения, мои — самые настоящие. Забери меня, я ей молиться готов, — самое дно отчаяния, заставляющее думать о себе с омерзением: «Я в любом случае сдохну раньше, чем увижу, что с ней произойдёт». Потому что безнадёжная часть Люцифера всё решила: если выблядок попытается убить Уокер, он сносит себе голову золотой удавкой, чтобы привлечь внимание, и умирает с мыслью, что её свободные руки успеют оттолкнуть замешкавшуюся падаль, а быстрые ноги унесут из дома прочь.
— Предпочту, чтобы ты посмотрел! — Визгливо, по-бабски щерится Маль, вновь хватаясь за кинжал. Это его сцена, его зрители. Не те, которых подкинула случайность, а главные приглашённые вечера, а он всегда мечтал перед ними выступить. Поэтому убийца пытается актёрствовать, крутануть лезвие в ладони, как истинный маэстро. Но только колется, чехвостит демоническую сталь и роняет клинок. — Красиво не получилось! — Поднимая нож, Бонт отвешивает сыну Сатаны поклон. — Уж извините, мы — полукровки из народа — с пелёнок не натасканы!
— Ты хочешь освободить Шепфамалума, чтобы его уничтожил свет? — Сидя на стуле, Виктория снова прикидывает число шагов до комода, у которого лежит Глок, и вдруг
