как неожиданность. От кого? Да, какая разница! С Наташей это происходило не в первый раз, но всё равно было ужасно неприятно. Чёрт! Проблемы, тревоги, боль, да ещё и деньги. Деньги – это полбеды, найдутся. Самое главное – это невозможность для Наташи идти «сдаваться» в больницу. Там обязательно держали ночь, а то иногда и больше. Невозможно, а что она матери скажет. Учебный год, про дачу подруги не соврёшь.
Наташа давно забыла подробности: кто нашёл эту тётку-медсестру, жившую в Измайлово? Откуда она взяла деньги? Кто ей их одолжил? Почему надо было ещё долго до начала ноября ждать, борясь с приступами тошноты по утрам? Всё забылось, остались только несколько мерзких картинок того утра. Вот они вдвоём с Машкой в утреннем вагоне метро. Заспанные люди едут на работу, они ничем от других не отличаются. У Наташи в руках сумка с простыней, которую тётка велела принести с собой. Простыню пришлось купить. Вдруг она будет в крови, мама увидит… зачем это надо… В кошельке 30 рублей, это по-божески, хотя эти деньги пришлось занимать. Наташа сидит на боковом сидении к закрытыми глазами. Ей страшно и тоскливо. Прошедшее лето кажется ей сейчас не таким уж прекрасным. Угораздило же её… Маша стоит над ней и смотрит жалостливыми глазами. Ага, вот они выходят на Парковую улицу, идут минут пятнадцать, ищут адрес. Пятиэтажная хрущевка, крайний подъезд. Они звонят в квартиру на первом этаже. Тётка сразу открывает: «Проходи. Я ты подожди на улице. Тебе тут делать нечего», – это она Маше. Маше приходится уйти. А может и хорошо, что она будет с тёткой одна. Зачем публика. Тётка ведет её на кухню. Задергивает занавески, кладёт на стол перевернутую кухонную табуретку. «Давай раздевайся, ложись…» Наташа покорно ложится, раздвигает ноги, занося их за ножки табуретки. Вот, оказывается, зачем она была нужна. Тётка что-то молча делает. Наташа уже не волнуется, ею овладевает странное безразличие. Назад ходу нет. И ничего не поделаешь. Она закрывает глаза, ничего не видит, но слух её обостряется: из крана надоедливо капает вода, во дворе кричат дети, лает собака. «Ты что заснула?» – тёткин голос заставляет Наташу очнуться. Она поворачивает голову: в раковине неряшливо навалена грязная посуда. Стол, на котором она лежит, застелен её простыней, сбоку тётка положила набор инструментов, которые Наташу одновременно и пугают, и успокаивают. Тётка вроде фельдшер, знает, что делает. Она пинцетом вынимает что-то ещё блестящее из круглого стерилизатора из которого идёт пар. Тётка вводит в Наташино тело расширитель и зеркало. Пока ничего особенного, как обычно. Чужие жесткие пальцы начинают аккуратно ощупывать матку: «Ага, тут у тебя уже 12 недель. Ещё бы несколько дней и я бы не взялась. Ты что ждала-то?» – «Я просто…» – Наташа пытается что-то объяснить, но тётке неинтересно. Вопрос был риторический. «Сейчас после лета всегда работы много. Повеселились вы, девушки», – тётка как бы шутит, стараясь разрядить обстановку. Ей это удаётся. Наташа успокаивается. Раз тётка не волнуется, то и ей волноваться не о чем. Остро запахло спиртом, перекисью водорода, потом йодом. Наташа почувствовала на теле мокрые касания тампонов. «Ты не бойся. Больно будет, но не очень. Я тебе новокаин введу». Наташа видела большой шприц, полный прозрачной жидкости, потом ощутила, как игла входит во что-то там внутри, и сейчас же это же ощущение – с другой стороны. Неприятно, но не так уж и больно. Проходит минуты три, потом тётка чем-то ей внутри возится, слышатся чавкающие звуки, потом через какое-то время жужжащие. Слышен негромкий хруст. «Ну вот, дорогая, я тебе плодное яйцо удалила. Сейчас как следует выскоблим и всё. Ты как, ничего?» Наташа кивает, губы её плотно сжаты, зубы стиснуты, руки судорожно сложились в кулак. «Ну, вот… милая, ты готова к новым свершениям. Молодец, всё хорошо. Не вставай пока», – тёткин голос слышится почему-то как в тумане. Сколько Наташа пролежала на кухонном столе с ногами, распятыми в табуретке, она бы сказать не могла. «Давай, вставай тихонько. Голова не кружится? Хорошо. Одевайся. Подоткнись. Тут и крови-то не так уж, чтобы очень много». Наташа стала одеваться и увидела, как вата, которую она подложила, моментально набухла. Ноги дрожали, хотелось присесть. «Можно я тут у вас ещё посижу?» – спросила она. «Нет, я не могу ждать. Мне на работу надо. Там во дворе лавочка есть. Посидите, тебя же подруга ждёт. Если деньги есть, такси возьмите», – тётке было уже не до неё. Она убирала инструменты, снимала со стола простыню. «Простыню заберёшь?» – Наташа отрицательно покачала головой. Тётка открыла ей входную дверь, и Наташа услышала её последнее напутствие: «Смотри, не попадайся больше. А попадешься, милости прошу. Не брошу тебя в беде». Фальшиво шутливый тон, который слегка коробил. «До свидания», – Наташа попыталась улыбнуться. У крыльца её ждала Маша. У неё был встревоженный вид, смесь участия с любопытством, покорности обстоятельствам с философским стоицизмом. «Ну… что? Как ты? Больно было? Как ты долго». Было видно, что Маша издергалась в ожидании. «Да, ладно, ничего. Пошли отсюда». Наташе захотелось быстрее уйти от неприятного подъезда. В институт она не поехала, отлеживалась дома до прихода родителей, потом немного посмотрела телевизор и легла спать с ощущением, что всё будет хорошо. Наутро они поехали на занятия. Настроение было по-прежнему замечательным, ничего не болело, не тошнило, и вообще… гора с плеч. Ни Андрей, ни Валера больше не звонили. Ещё пару недель назад их звонки Наташу беспокоили, она устала придумывать разные предлоги, чтобы с ними обоими не встречаться, но сейчас, слава богу, ребята оставили её в покое.
Аборт, хоть и не первый, на этот раз Наташу как-то остудил. Никаких новых связей она не заводила. Увлеклась учёбой и работой. Чтобы написать курсовую, записалась на семинар по стилистике, была у профессора Калош, толстой и старой женщины, единственной студенткой. Оказалось, что стилистика почему-то никого не интересовала, а для Наташи курсовая стала не докучливой проблемой, а всплеском творческой энергии. Она погружалась в свои тексты и больше ни о чём не думала. В начале 5-го курса после практики она начала преподавать в спецшколе в Тушино, неимоверно увлекаясь и выкладываясь. Наташа всегда самозабвенно отдавалась чему-нибудь одному. Отдача была такой мощной и всепоглощающей, что ни на что другое её просто не хватало. Распределение не составило для неё никакой проблемы. Наташа осталась преподавать в своей школе на полную нагрузку. Она преподавала в старших классах, стояла перед классом, такая маленькая, изящная, молодая, знающая, строгая, умеющая себя поставить, органично и без натуги,
