и возможностями облегчила всем существование. Мы не опаздывали в садик, на дополнительные занятия и спортивные секции. К слову, от ненавистного рисования для Милы я отказалась, включив на полную катушку авторитаризм собственного отца, который спал где-то в закромах моего характера. Кто бы мог подумать, что из всей доброжелательно настроенной родни Лёши нам поможет именно Алевтина Осиповна, которая после моего решительного заявления, что Мила студию ИЗО больше посещать не станет, посмотрела на меня другими глазами.
Что ещё случилось за прошедший год? Много всего или почти ничего. Мы просто жили одной семьёй, делили трудности и радости поровну.
К весне вопрос о бракосочетании встал второй раз. До этого он был решённым, мы точно знали, что когда-нибудь обязательно поженимся, к весне же стали говорить о том, когда именно. Тогда-то, кинув взгляд на коллекцию Лёши и кольцо с синим янтарём, которое постоянно носила, я подумала о Светлогорске.
– Может быть, поженимся в Светлогорске? – предложила я.
– Отличная идея, – подхватил Лёша. – Просто замечательная! Мама Тамара будет в восторге. Все будут в восторге!
– А ты? – прищурилась я.
– Напрашиваешься на выражение моего восторга в физической, доступной для понимания форме? – засиял в ответ Лёша. – Иди-ка сюда, – он потянул меня за ногу, от чего я проехалась на простыне прямиком в его объятья.
Что сказать? Выражать восторг Лёша умел.
Все в восторге не были. Я имею в виду моих родителей. То, что я жила с мужчиной без брака и родительского благословения, заметно огорчало маму и злило отца, однако, они держали свои мысли и выводы при себе. Напрямую критиковать мой выбор не решались, всё-таки Алексей Викторович Демидов был тем, кто спас жизнь их дочери.
Я считала, что новость о свадьбе заставит их сменить гнев на милость, но ошиблась. Отец ощетинился, заявил, чтобы и не думала возвращаться домой, когда снова разведусь. В том, что я разведусь, у него сомнений не возникало, потому что предками предписано в одном согласии спутника жизни искать, благословения родительского просить, а не блудить, как кошка бестолковая. Припомнил неудавшееся сватовство с единоверцем, от которого я отказалась, опозорив семью на весь белый свет.
Единоверец в итоге счастливо женился, я нашла своё счастье, но отец всё припоминал тот эпизод, словно отказать мужчине было преступлением века!
Лёша, выслушав моё сбивчивое возмущение пополам со слезами, покачал головой и усадил меня на колени. Как же обидно мне было, как обидно! Неужели религия значит больше, чем сам человек? Лёша не только спас меня, заставив вынырнуть из темноты навстречу свету, он сделал столько для нас всех, что я посчитать не могла. Но всё упёрлось в то, что он не был единоверцем. Разве могла я стать по-настоящему счастливой с этим чёртовым полковником ФСБ, если единственное, что чувствовала рядом с ним – томление, вызванное долгим воздержанием, и понимание, что необходимо подстраиваться под новую реальность. А я не могла, не желала ни под кого подстраиваться! Тогда я готова была сдохнуть, но не прогибаться больше никогда под мужчину, будь он мужем, чёртом, единоверцем или ангелом!
Лёша поехал со мной в родные Кандалы в середине мая, взяв с собой Милу. Не просто так, а с твёрдым намерением просить моей руки у отца. Я не верила, что отец даст благословение. Мне было безразлично, за или против родители, но где-то в глубине души скребли кошки, заставляя раз за разом переживать. Я верила, знала, что этот брак станет счастливым, что встретила своего мужчину, мне было важно, чтобы родители были на моей стороне, порадовались за меня. Неужели это настолько много, что родители отказывали мне?
Кандалы встретили проснувшейся зеленью, оглушительным ароматом тайги, где к запаху листвы, первоцветов, реки, присоединяется запах хвои, кедра, зимней прелости. И шепотком любопытных односельчан, которые приходили посмотреть на меня с Лёшей, словно на какую-то невидаль. Не нужно иметь богатое воображение, чтобы знать, что говорили, о чём шушукались кумушки по проулкам. О счастливой Любке Бархановой, которая не иначе как волшебное слово в койке знает, раз мужиков меняет чаще, чем гадюки кожу скидывают.
Отец встретил нас настороженно, однако, в дом пустил, про скверну не заикнулся. Мама была откровенно рада, щебетала над Милой, словно та родная внучка. Время от времени тайком пускала слезу «по сиротке». Доводы о том, что Мила – довольный жизнью, здоровый, ничем не ущемлённый ребёнок, не помогали. В глазах моей мамы Милу вероломно бросила мать, значит, та стала сиротой.
«Без отца полсироты, а без матери – вся сирота», – твердила она.
Тем временем довольная сирота ходила по огороду, снимая для мамы невиданные вещи: старый деревянный сруб в конце огорода – точь-в-точь изба Бабы Яги или лешего. Кур во главе с петухом, которые вытаптывали едва проросшую зелень на заднем дворе. Настоящую корову, телёнка, гусей и даже индюка. Ух и страшного! А ещё россыпь кедровых шишек!
Постелили нам, естественно, порознь. Спорить с родителями я не стала, без толку. Всё равно Лёша приходил ко мне ночами, а утром невозмутимо возвращался на свой диван в зале.
В один из вечеров мы все вместе ужинали. Отец становился лояльней с каждым днём, поглядывал с улыбкой на Милу, иначе чем «внучка» не называл. Это вызывало протест малышки, но отец только хмыкал, приговаривая:
– Дедушка Петя старенький уже, ты уж прости его, внучка.
– Ладно, – милостиво соглашалась Мила, вспомнив, что дед Толя ей тоже не родной дедушка. – У меня больше всех дедушек и бабушек в садике, – гордо добавляла она.
– Эвона, как тебе повезло, – улыбался отец.
Мама старалась положить лучшие кусочки «сиротке», благо Кирилл совершенно не обращал на это внимание. Лучшие кусочки, по его мнению – это точно не куриное мясо или сладкая тыква в каше. Вот сладости – другое дело. Тут Кирилл был бы начеку, как и Мила. Угощения разделяли всегда поровну, справедливо, если оставалась лишняя конфета – несли нам с Лёшей, «чтобы обидно никому не было».
Лёша рассказывал отцу что-то из своей врачебной практики, очень тот любил такие истории. Слушал, как ребёнок сказки на ночь.
– … не иначе бог помог, – услышала я последнюю фразу Лёши, до этого помогала Кириллу почистить яйцо, отвлеклась.
– Разве ты в Бога веришь? Какой Бог в вашей, никонианской церкви может быть? Бесовщина одна!
Мысленно я схватилась за голову, началось… В старообрядчестве строгие устои, сложные отношения с современным православием, которое не принимают, считая лишь свою веру исконно русской, истинно православной. Спорить об этом с отцом бесполезно, только гнев вызовешь. Он стойко терпел моё отступление от веры, образ жизни, любовь к дочери побеждало в нём набожность, но от веры отступиться не мог.
– Зря вы так, Пётр. Любой врач чувствует присутствие бога. Это вам не только хирург скажет. Иногда всё, что возможно и невозможно, делаем, пациент идёт на поправку, но всё равно уходит. А бывает, словно кто-то руководит тобой, направляет, присутствует в операционной, и выживает тот, кто, по всем показателям, не должен… – он коротко глянул на меня. – Что это, если не провидение?
– Правильно говоришь, Лёшенька, божий промысел всегда ко времени, – вставила мама.
Отец ничего не ответил, тему быстро перевели, я с облегчением выдохнула. Вот поэтому я не любила приезжать домой, слишком далеко отошла от образа жизни и мыслей родителей. Не понимала, не принимала и не хотела. Попросту не могла! С юности считала, что я сама хозяйка своей жизни, стоять кому-то сверху я не могла позволить, пусть это и религия.
Погостив неделю, мы уезжали. Такси вызвали на раннее утро, чтобы точно успеть на проходящий поезд. Отец достал икону, поставил нас с Лёшей рядом и благословил. Лёша сдержанно кивнул, не зная, как реагировать на это. Я… если честно, я скорее стерпела этот ритуал, несмотря на то, что на душе стало светло и радостно. Родители искренне приняли мой выбор – разве не об этом я мечтала всю самостоятельную жизнь?
Свадьбу назначили на август – самый тёплый месяц на Балтийском побережье. Должны были приехать родственники Лёши, в основном те, кого я уже хорошо знала, но была и парочка незнакомых
