приехал и отвёз мать Влада в больницу. Она плакала, не хотела расставаться с сыном, но пересилила себя и, всхлипнув на прощание, поцеловала Влада в макушку. Мать думала, что ляжет в больницу на три дня, но прижилась там. Влад остался вдвоём с дядей. Тот оказался заботливым и любящим родственником. Ходил к сестре в больницу, готовил еду, запасался продуктами. В то время трудно было с пропитанием. Везде огромные очереди, в магазинах ни фруктов, ни овощей. Все делали запасы на зиму, забивая балконы и подвалы картошкой и заготовками. А в магазинах была одна бакалея: крупы, сахар, макароны. Мать Влада не умела делать припасы, и они питались в основном макаронами и яичницей. Влада приятно удивило, что дядя умеет готовить и делает это с удовольствием. Он постоянно толкался на кухне, изобретая немыслимые блюда из привычных ингредиентов. Наверное, в дяде пропал талант кулинара. В школе Влад хвастался необычными бутербродами, скатанными в узкие рулеты. Это было удобно. Еда не крошилась и не пачкала одежду.
Одноклассники завидовали Владу. У них не было таких бутербродов. Всё необычное привлекает детей. Влад ещё больше привязался к дяде. Тот всё делал сам: и квартиру убирал, и мусор выносил, и готовил. Племянника он жалел, не ругал, помогал делать уроки. Даже посуду мыть не заставлял. Дядя часами напролёт читал книги вслух. Они не играли, не разговаривали, только читали и ели. Незаметно, день за днём, тень за тенью, и в жизни Влада снова появился сумрак, как когда-то в Сибири. В квартире царил полумрак с неясными силуэтами на стенах. Иногда Владу казалось, что мать уже умерла. Её больше нет. Вместо неё остались тени на стенах. Дядя ходил в больницу один, он боялся травмировать тонкую психику племянника.
Соседи не могли нарадоваться родственнику Влада: и заботливый, и ласковый, слова никому поперёк не скажет. Со всеми всегда первый здоровается, и дверь откроет, и сумки поможет донести. Таких мужчин да побольше бы, и доброжелательные соседки стали подыскивать подходящих невест. Дядя впал в отчаяние. Невесты закружили вокруг него, как стая мотыльков. Некоторые попадались ему на пути в больницу вроде бы случайно, многие забегали на огонёк, но дядя, почуяв ловушку, перестал открывать двери. Вскоре невесты поняли, что интереса в них нет, и отстали от несостоявшегося жениха.
И снова потянулся долгий сумрак. Влад считал дни. Пятница, суббота, потом будет воскресенье. Выписки в больнице бывают по вторникам. Соседка сказала, что, возможно, маму выпишут во вторник. Влад с нетерпением ждал, но выписки не последовало. Мать по-прежнему оставалась в больнице. Соседки заголосили от ужаса, мол, это рак, а он всех косит, не разбирая, и глядели на Влада со слезами. Он отворачивался, прятался от них, не любил, когда женщины плачут или делают вид, что плачут. Слёзы в женских глазах не вызывали в нём сочувствия. Просто Владу хотелось, чтобы женщины вообще не плакали. Ведь могут же другие прожить без слёз? Почему они не плачут? А кто были эти другие, Влад не мог объяснить даже самому себе. Сам-то он любил поплакать. И всё ждал, когда наступит очередной вторник, а тот и не думал наступать.
Тянулись проклятые понедельники, со скоростью космической ракеты пролетали вторники, затем начинались тягучие как патока среды. Они длились целую вечность. Обычная неделя растягивалась на бесконечное количество лет, а когда наступала следующая, всё начиналось заново. В один из таких тягучих и сонливых дней и случилось то, что случилось. Дядя долго читал «Васька Трубачёва», потом отложил книгу и, не говоря ни слова, подошёл к племяннику. Влад сидел на диване, разморённый длительным чтением. Дядя прижался к нему всем телом и как-то внезапно овладел им. Было жутко, больно и стыдно, но дядя, как будто ничего не случилось, оделся и помог Владу привести себя в порядок. Ночью у мальчика поднялась температура, но к нему никто не подошёл. Дядя спал как убитый. Влад выполз на кухню и долго пил кипячёную воду из чайника. Носик чайника дрожал, вода лилась на пол, но Влад держал тяжёлый чайник у лица, и больше всего на свете ему хотелось умереть от стыда.
Так и стоял бы он с поднятым чайником, если бы на кухню не вошёл дядя. Он осторожно подошёл к Владу и легонько прикоснулся к его спине. Влада пробила дрожь. Дядя забрал чайник, поставил его на плиту и снова овладел мальчиком, а после отнёс его в комнату и уложил спать. Влад плакал без слёз, он так и не уснул в ту ночь, сжигаемый на медленном огне. Едкое пламя полыхало в маленьком теле, медленно превращая в пепел суставы и мышцы, выедая кровь огненным ядом. Утром Влад пошёл в школу и, пряча лицо от учителей и одноклассников, просидел все уроки, скорчившись от внутренней боли. Никто не мог понять, в чём дело. Все оглядывались на него, но Влад упрямо смотрел в одну точку. Учителя подумали, что мальчик переживает из-за болезни матери. Одноклассники, не привыкшие к чужому страданию, отчуждённо отстранились от него, словно инстинктивно боялись заразиться. К вечеру температура спала, но внутри продолжал тлеть костёр. Потянулись сумрачные дни, несущие в себе отчаянную тоску и неизбывную печаль. Дядя привычно ласкал мальчика, получал своё – и продолжал заботиться о нём, а делал он это лучше матери. К весне она вернулась из больницы, исхудавшая, постаревшая, с тусклыми глазами. Дядя сразу уехал. Больше они не виделись.
Прошло долгих семь лет, Влад окончил школу и уехал в Ленинград. Он думал, что в большом городе все печали развеются и жизнь станет светлой и яркой, а сумрак останется в прошлом. И впрямь, всё так и вышло, но печаль осталась. Она пряталась глубоко на дне души и нападала редко, но если уж приходила, то до того была острой и пронзительной, что иногда Владу казалось, что его сердце не выдержит и остановится. Он тряс головой, вгоняя себя в беспамятство, и давал себе слово, что даже без сердца, без души, но он будет жить, несмотря ни на что. Он должен жить. Иначе зачем всё это было? Сумрак, тени, силуэты, отец в сером цвете, мать в тусклых красках, дядя в бесцветных тонах, и все они без имени и отчества, какие-то бестелесные призраки, истерзавшие трепетное детское сердце.
И всё-таки печаль отступила. В институте учились разные студенты. Очень разные. Приезжие жили в общежитии, городские приходили к ним в гости. Было весело. Местные вели себя надменно, демонстрируя городской тон, мол, понаехали тут с периферии. Понемногу все
