Очевидно, что благо человека должно быть главной целью и главным предметом религий. Религии, провозглашающие иные цели, не будут поняты и приняты человеком. Именно поэтому христианину так трудно понять и принять, что он должен страдать из-за испорченности своей природы, в то время как язычник и атеист при равной испорченности их природы могут пользоваться в полной мере теми радостями и удовольствиями жизни, которые для него запрещены.
Следует указать ещё и на такой аспект проблемы: человек, независимо от того, что измышляют о нём религии, в своём собственном представлении несовершенен. Он знает, что он способен не только к добрым, но и к злым и низменным делам. Он единственное божье творение, способное к злым делам, потому что животное не способно осознанно творить зло. Разобраться в этой двоякости его природы ему помогают философия и религия, но делают они это по-разному. Философия находит рациональные решения для проблемы зла и вырабатывает методы и приёмы, позволяющие человеку справляться с многочисленными несовершенствами своей природы, не прибегая к помощи жрецов и потусторонних сил. Религия выбирает иной путь. У философии и религии, в данном случае у христианства, та же цель – помочь человеку стать счастливым и установить жизненные правила, следуя которым он будет счастлив. Но причины «испорченности» природы человека философия и христианство видят различно: для первой он изначально, в силу своей естественной природы существо несовершенное, но философия не возлагает на человека вину за его несовершенство. Христианство возлагает на него вину за его несовершенство. Отсюда и различие в способах «улучшить» человека, предлагаемых философией и христианством. Для первой путь к улучшению его природы лежит через любовь к добродетели и свободный выбор лучших образцов поведения; для второй – через презрение к себе, к своей греховности и порочности и соблюдение божьих заветов. В первом случае поведение определяется сознательным выбором между подобающими и неподобающими поступками, во втором – страхом перед наказанием и надеждой на награду. Это подчёркивал уже Спиноза, критикуя моральное учение Моисея, которое позже в основном было перенято христианством, как не имеющее отношения к морали и нравственности, но базирующееся на принуждении. Моисей учил израильтян «не как философ, желающий добиться, чтобы они в конце концов руководились свободою духа, но как законодатель, надеясь принудить их жить хорошо под давлением силы закона. <…> Он ведь приказывал любить Бога и соблюдать его закон из благодарности к Богу за ниспосланные благодеяния… он пугает их угрозами, в случае если они преступят те правила, и, наоборот, обещает многие блага, в случае если они сохранят их. Следовательно, он учил их таким же образом, как обыкновенно родители учат совсем ещё глупеньких детей»[194].
Главный изъян христианской концепции будущего блаженства состоит в том, что у христианства не нашлось другого идеала для человека, кроме идеала удовольствия. Оно, с такой настойчивостью осуждающее тягу человека к удовольствиям, особенно к плотским удовольствиям, провозгласило для него в качестве цели жизни иные, высшие удовольствия, которые на поверку оказываются теми же самыми удовольствиями, но перенесёнными на небо.
* * *
Приятное как имеющее степени поделено рассудком на три категории: на удовольствие, наслаждение, которое есть лишь более высокая степень удовольствия, и блаженство, которое есть высшая степень удовольствия. В заповедях Нагорной проповеди праведникам обещается блаженство. Для человека не может быть большей награды, чем эта. Ещё большее благо, чем вечно длящееся блаженство, логически невозможно. Рассмотрим христианский взгляд на блаженство. Путеводной нитью для нас будет смысл этого понятия.
Если определить счастье как цель жизни, удовольствие не может быть целью жизни. Счастье лишь частично отождествимо с удовольствием, оно – благо более высокое. По той же причине счастье не может состоять в наслаждении. Но счастье неотождествимо и с блаженством. Под счастьем понимается нечто, что ближе к блаженству, чем к наслаждению и удовольствию. Всё же счастье есть нечто иное, чем блаженство, иначе бы не было этих двух очевидно различающихся по смыслу понятий. Можно, и не испытывая блаженство, быть счастливым, но едва ли возможно, испытывая блаженство, быть несчастливым. Граница между счастьем и блаженством не проводима строго, тем более что неопределимо, что такое блаженство и счастье, как, впрочем, и что такое удовольствие и наслаждение. Определительные суждения «это удовольствие», «это наслаждение» и «это блаженство» относятся не к тому, что объективно удовольствие, наслаждение или блаженство. Если для одного человека испытываемое состояние отождествимо с удовольствием, для другого такое же состояние отождествимо с наслаждением, а для третьего – с блаженством, то нет объективного критерия, позволяющего установить, кто из них прав. Скорее следует считать в этом случае, что субъективно правы все трое, а вопрос, кто прав объективно, бессмыслен.
Человек обнаруживает понятия в своём рассудке как уже данные ему. Все значения понятий даны ему в незавершённом виде. Не сущность вещи или феномена, поскольку она неизвестна, выступает как основание значений понятий, но значения понятий выступают как основание представлений о сущности вещи или феномена. Больше, чем о вещи известно из значения её понятия, о ней знать невозможно.
Новый опыт открывает рассудку новые признаки вещи, которые включаются им в значение её понятия. Таким образом, понятие является средоточием всего того знания о вещи, которое доступно человеку на данный момент. Поскольку нет ни одного понятия, в значении которого сущность вещи отражена адекватно, нет ни одной вещи, сущность которой понята адекватно. Всегда могут быть добавлены к значению понятия признаки, которые до того не были известны, но не может быть известно наперёд их число.
Для понятия «блаженство» нет однозначно соотносящегося с ним феномена, но логика конституции его значения требует, чтобы рядом с наибольшим блаженством невозможно было мыслить ещё большее. Если мы отождествим блаженство с суммой всех доступных человеку удовольствий, в число удовольствий войдут и полезные, и вредные, и низменные удовольствия, и высокие, духовные удовольствия. Уже это заставит нас произвести отбор удовольствий, исключив незначительные и менее приятные и оставив лишь самые приятные и самые ценные удовольствия. Значение понятия «блаженство», которое будет получено таким образом, будет для каждого индивидуальным и не будет совпадать со значением того же понятия других людей. В понятие «блаженство» в его христианском понимании не входят многие компоненты, которые входят в него в понимании мусульманина или атеиста. Тем самым вопрос о том, что такое блаженство, ещё больше запутывается. С блаженством в любом случае ассоциируется понятие блага.
Но понятие блага не менее неопределённо, чем понятие «блаженство». Возможно определить блаженство как высшее благо, но возможно определить и высшее благо как блаженство. В таких определениях не поясняется
