Страшный суд: рассказ о том, что деньги все-таки пахнут – наггетсами, маслом и имитированной красной икрой
Много лет назад я подрабатывал в одном журнале. Однажды редакция дала мне задание. Нужно было сходить на съемки телесуда, посмотреть, как все происходит. И написать об этом. На эфире, куда меня отправили, обещали разобрать скандальное дело об убийстве мальчика-гея.
Дали телефон бригадира массовки: позвони, мол, и выясни, в чем там дело. Я ответил редакции: есть!
Позвонил. Бригадир Ольга сказала, что «суд» действительно будут снимать, но она не в курсе, кого судят и зачем. Приходите, но только сначала посетите, я вас прошу, новое шоу «Сестер Зайцевых»: там недобор.
«Чем пахнет?»
В назначенный день и час я стоял во дворе старого завода, отданного под офисы и студии. Телефон Ольги не отвечал. Потом ответил и закричал, что я опоздал на семь минут. Предложил самому искать ангар, где идут съемки. Я нашел на удивление быстро.
Съемочная площадка напомнила мне заболевшую программу «Разрушители легенд» канала Discovery. В импровизированном гараже мне предложили сесть на автомобильное колесо.
Я огляделся. Рабочий приделывал пружину к двери, оператор подходил к камере, тряс ее и шел смотреть на пружину рабочего. В небольшой комнатке находились звукооператор и режиссер, похожий на покойного Романа Трахтенберга. Он сидел на стуле и чесал что-то под свитером. Рядом на диване сидели сами «Сестры Зайцевы» – мужской дуэт из Камеди-клаба. Один мужик был лысый, а другой нет. Они и были комическими «разрушителями легенд».
Через полчаса начали съемки. Ведущие пригласили фокус-группу. До этой минуты мне казалось, что фокус-группа будет состоять из меня. Но вдруг дверь открылась, и в наш гараж вбежало несколько человек: три женщины и один мужчина с подвижным носом.
Нас выстроили полукругом, как ансамбль народной песни. Затем предложили закрыть глаза и нюхать нечто. Я услышал, как женщины рядом начали хохотать во весь голос. «Языком не трогать», – попросили ведущие. «Не понимаю, что это, – призналась одна из женщин. – Носок?» Потом я услышал, как мужчина с подвижным носом заработал им во всю мощь: он тоже нюхал. «Платок?» Наконец очередь дошла до меня. Нечто ткнулось мне в лицо. «Скажите, Валерий, вы когда-нибудь нюхали клей?»
Я поочередно нюхал три предмета и ни один из них не смог опознать. Наконец нам разрешили открыть глаза. Оказалось, мы нюхали деньги: бумажные купюры, монеты и даже пластиковую карточку. Оказалось, что таким образом мы проверяли фразу «деньги не пахнут».
Когда съемки закончились, с нами рассчитались теми же банкнотами, что мы нюхали. Четыреста рублей каждому. Выйдя из студии, я еще раз понюхал деньги. Но теперь они пахли совсем по-другому, как ремесла в стихотворении Джанни Родари. Заработанные деньги пахли потом, студенческой нищетой и наггетсами из «Пятерочки». Я купил их тем же вечером.
«Страшный суд»
Через несколько дней я отправился на телесуд, ради которого и звонил бригадиру Ольге. Это была женщина невнятного возраста, в черном свитере с блестящей розой из пайеток. Ольга провела нас в раскаленную студию: слепящие софиты боролись здесь с московской зимой. Было жарко.
Ольга посадила некрасивых старух назад, умеренно уродливых женщин – в середину, а меня и блаженного старичка – вперед. Появился режиссер площадки, в сверкающих брюках на толстых ногах. Он попросил:
– Вот вы, уважаемая старушка, после команды «работаем!» начинайте пробираться к своему месту, а вы, молодой человек, – обратился он ко мне, – поинтересуйтесь у соседа, сколько времени.
Сверкающий режиссер ушел. Прошло еще минут пятнадцать, после чего раздалось: «Ррработаем!»
Старушка, размахивая сумкой, полезла к своему месту. Я повернулся к старичку и вежливо спросил:
– Не подскажете, сколько времени?
– Пять часов! – закричал старичок.
Переснимать не стали: живого звука все равно не будет.
Возник еще один режиссер. Невидимый… Это был женский голос, который говорил откуда-то сверху. Он всех видел и всем давал указания.
Начали съемку первого эпизода. В нем свидетель, которого истица называла «мой хахаль», должен был устроить драку с прокурором. Тот заранее засунул за щеку пилюлю с краской. Съемка началась. Свидетель ударил прокурора по лицу, тот хрумкнул. Изо рта его вылилась лужица искусственной крови.
– Зрители! – кричал женский голос в динамиках. – Живо реагируем на драку! Берите пример с женщины в желтой кофте! Посмотрите, как ее трясет!
Женщина в цыплячьей кофте действительно дрожала и стучала ногами по полу. Я удивился тогда, что такая простая женщина, совсем не актриса, так искренне сходила с ума.
Съемку продолжили. Появились обвиняемый и истица.
– Стоп, стоп! – голос режиссера остановил съемку. – Истица, я вспомнила: вы три месяца назад уже сели за убийство.
Зал захихикал.
– Отсидела, выходит, – сказала актриса.
– Но вам дали восемь лет, – вспоминал голос. – Черт!.. А снимать-то нужно… Хорошо, дайте ей какие-нибудь дурацкие очки. Может, не узнают. Начали!
Итак, обвиняемый – врач, который лишил истицу возможности рожать, перевязав ей маточные трубы. Потому что она плодит детей, чтобы получать от государства деньги. И вообще все дети, которых она родила, какие-то корявые. Врач решил, что ей хватит. И решил стать российским доктором Менгеле.
Я сидел и думал: «Стоп, а где мальчик-гей? Или эмбрион оказался геем? Но как об этом узнали?.. Или… я просто попал не на тот суд». А если я не напишу про него, то… Не будет моего гонорара! Нет, об этом нельзя думать. От этой мысли болит живот. Я должен думать о чем-то хорошем. Например, о том, что над земным судом стоит суд Божий. И он сейчас смотрит на нас сверху и готовит каждому по заслугам. Ключевым становится слово «готовит». Господь разогревает сковородку, но не для грешников, а для праведников. Ведь сковорода – это символ кухни, где пекутся блинчики. Грешники же вечность проводят в пустой морозилке. И жрут там лед со стенок.
