и до сих пор думать и осознавать очень медленно только одно какое-нибудь понятие, колеблясь из стороны в сторону, ища настоящую правоту в понятиях того или другого смысла.
…Я снова припоминаю про понятия “муха меньше слона” или “муха больше слона”. Берусь думать над ними, как они должны правильно пониматься и как неправильно. От перестановки слов в этих понятиях изменяется смысл понятия. Мне же они кажутся на первый взгляд одинаковыми, словно ничего не изменяется от перестановки этих слов. А подольше подумать, замечаешь, что от перестановки слов изменяется смысл указанных четырех слов (слон, муха, меньше, больше). Но мой мозг, моя память после ранения и до сих пор не в силах сразу схватить, к кому отнести слово “меньше” (или “больше”) – к слону или мухе? Перестановок даже в этих четырех словах очень много. И я всегда подолгу думаю над этими понятиями. Я, конечно, давно запомнил такие слова, как “муха меньше слона” – это правильное понятие, а “муха больше слона” – это неправильное понятие, это мне уже ясно, это я знаю, а над всеми остальными перестановками слов я по-прежнему подолгу думаю. Это, конечно, не буквы, которые после ранения я сызнова запоминал, которые не изменяются, а остаются теми же, хотя и до сих пор не сразу вспоминаются из головы. Ну а слова-понятия, которые от перемещения изменяются в обратную сторону? А такие еще насмешливые слова “муха больше слона” бывают тоже правильными, и над ними тоже приходится еще больше думать. А сколько таких бесчисленных понятий в людской речи и мыслях? И в моей голове бесконечная путаница».
Уже очень скоро стало ясным, что невозможность понять сложные коды языка, схватить смысл, скрытый за логико-грамматическими структурами, – центральный факт его заболевания, одно из главных проявлений дефектной работы тех систем мозга, которые были поражены у нашего больного.
Он понял это сам и, услышав от врачей это слово, обозначил свою болезнь термином «умственная афазия», описав его с точностью, достойной опытного исследователя, и уложив все переживаемые трудности в одну общую картину.
«Когда человек тяжело ранен в голову или когда человек тяжело болен от какой-то мозговой болезни, то он перестает понимать или осознавать различные слова и понятия слов, а заодно не может вспомнить те или другие слова, необходимые для его речи или мышления, или, наоборот, не может вспомнить образ вещи, предмета, когда он услышал или уже знает слово.
От ранения или болезни человек также перестает ориентироваться в пространстве, не сразу улавливает звуки, откуда они происходят, человек колеблется, шатается из стороны в сторону; никогда точно не попадает, к примеру, молотком по гвоздю (много раз промахнется, пока забьет один гвоздь к загородке или сараю), от ранения и болезни человек все забывает и ничего не может помнить. Таковы последствия ранения головы.
Все это я называю “умственная афазия”…
Под словами “умственная афазия” я понимаю все то, отчего я не могу сразу вспомнить или сказать нужное слово, или припомнить образ, когда услышал слово, или когда долго не могу понять слово-понятие в связках других слов, которых тоже бесконечно много в нашем русском языке. Вот теперь, вспоминая о прошедшем, когда меня после ранения врачи назначали в разные госпиталя, я сознаю это, и так я понимаю мое несчастье».
Он хорошо понимал глубину постигшей его катастрофы и пришел к выводу, что он должен снова овладеть утерянным, должен во что бы то ни стало восстановить то, что раньше давалось ему так легко и что теперь было разбито.
Так началась борьба за мысль, борьба за ясное сознание, борьба за понимание непонятного.
Им руководили, ему были даны опытные психологи-учителя, руководительницы – сначала одна, потом другая, третья.
Вместе с ним разрабатывались десятки приемов, находились вспомогательные опоры, составлялись алгоритмы поведения…
«Брат отца», «брат моего отца». Основное – «брат», а брат кого? Моего отца… «Круг под крестом». Это круг… он под чем? «Под крестом…», «-ом», это значит, что крест сверху – надо перевернуть… «Слон больше мухи…» Значит, этот слон больше, он большой… больше кого? Мухи… этой маленькой мухи…»
Казалось бы, простая и такая быстрая, «свернутая» операция заменялась длинной цепью рассуждений, опирающихся на вспомогательные средства и превращающихся в долгую, развернутую, использующую внешние костыли работу.
И он стал усваивать значение сложных грамматических конструкций, но только путем таких развернутых рассуждений, на которые он опирался, но смысл каждого из которых он так и не мог схватить.
Это была титаническая борьба, с надеждами и мучительными разочарованиями, с медленными успехами, с муками неудач…
И так шли годы, а способность сразу понять смысл сложной грамматической структуры так и не восстанавливалась.
«Уже идет пятый год с тех пор, как я сделался “афазиком” и не понимаю таких простых понятий, вроде “мамина дочка” и “дочкина мама”, “хозяин собаки” и “собака хозяина”, “муха меньше или больше слона”, “крест над или под кругом” и масса других понятий вроде этих.
Я понимаю, конечно, что значит “мама”, “дочка”, “собака”, “хозяин”, “муха”, “слон”. Но мне никак было не понять, когда говорили “мамина дочка” или “дочкина мама”. Я понимал одно – звучание слов “мама”, “дочка”, я знал, что эти два слова как-то связаны друг с другом, походили друг на друга, а как они походили, как они связаны – я не знал.
Не могу понять, почему я до сего времени не в состоянии осознать таких простых (по моему мнению) вещей, о каких я только что упомянул. Мне очень тяжело от этого, что до меня все еще не “доходят” названные понятия, которые даже ребенок сразу понимает, не задумываясь!»
Прошли десять лет, потом пятнадцать, двадцать… Двадцать шесть лет мучительного труда, но и теперь «мамина дочка», «брат отца» остаются для него нерасшифрованными криптограммами, а различение выражений «слон больше мухи» и «муха больше слона» – таких похожих, но, наверное, все-таки различных – продолжает быть задачей, к решению которой он и сейчас может подойти только путем длинных, мучительных выкладок, так и не приводящих к появлению чувства уверенности.
«…Я потерял все знания…»
Все эти трудности, все эти тупики, с которыми он сталкивался при понимании грамматических структур, кодирующих связи и отношения, были самыми яркими проявлениями его дефекта: в них, как в фокусе, отражались все недостатки в работе пораженных аппаратов мозга.
Но и это было еще не всё, за этим скрывался еще более грозный дефект: он потерял все знания. Знания, приобретенные им за многие годы обучения…
То, чему мы учились в школе, а затем и дальше, получая специальное образование, откладывается у
