буду ждать тебя в лесу, где муки
Любви окончились, и где симпатий прах.
Сегодня я скажу тебе секре-е-ет,
Что больше моего терпенья нет…
Я постарела не пойму насколько -
Убила детство, только юность не нашла…
Ковалевская не смотрела на шпиона, а он не мог отвести от бессонки глаз. В этот момент Инна была так ужасна и прекрасна одновременно, что он, может быть, готов был действительно в неё влюбиться.
И этот чарующий мотив со множеством полутонов, и специфический, но очень глубокий и обволакивающий голос певицы, и слова, в которых показывали свой облик чувства, скрываемые годами, вели за собой сквозь тайную ностальгию, сквозь лабиринты тревог и длинные коридоры тоски. Что-то наваливалось на грудь, било, как ветер, в лицо. Всё это казалось чем-то неземным и жутким, но невероятно красивым.
С грустной разочарованной ухмылкой Ковалевская посмотрела в зал и они с Васей встретились глазами. В его взгляде читались восхищение и какое-то странное непонимание, а во взгляде Инны теперь уж не читалось ничего…
«И пусть, и пусть вся эта грязь сгорит!» — её голос звучал так грустно и холодно, что особо впечатлительным слушателям хотелось от этой песни кричать и плакать, хотелось бежать куда глаза глядят.
Взглядом бессонка не могла достаточно хорошо показать те сильные эмоции, что сейчас испытывала, но зато её улыбка в небольшом проигрыше, похожая своей едкой насмешкой на улыбку злобного гения, только что совершившего нечто ужасное, говорила очень многое, — Пускай истлеют проклятые письма! Я знаю, прошлый рай будет забыт! Вновь полночь бьёт и всё теряет смысл…»
А дальше шёл вокализ. Звенящие очень высокие ноты и много украшений, трелей. Он был завораживающим, невозможным… А потом вдруг песня кончилась. Оборвалась так внезапно и странно на неустойчивом септаккорде…
Инна посмотрела на посетителей кабаре без каких-либо эмоций. В её сердце молчаливым гостем наконец-то пришёл долгожданный покой. Слушатели же выглядели ошарашенными и взволнованными. Они не привыкли к таким номерам, но вот, в конце зала кто-то крикнул «браво» и зааплодировал. Затем его поддержали и другие.
Инна поклонилась и ушла за кулисы. Перед следующим номером ей нужно было хоть немного отдохнуть…
Глава 40
Он открыл глаза. Серый потолок. Он закрыл глаза. Темно. Он открыл глаза… Чей-то вопль:
— Юху, зырь, наш «фэникс» проснулся!
Лежащий непонятно где и смотрящий в серый потолок, или просто «фэникс» попытался встать. Он чуть приподнялся и понял вдруг, что весь забинтован как мумия, только саркофага для него нет.
— Хэ, ты это, повремени вставать, — предостерёг его тот же голос, — Мы сейчас доктора позовём, он тебя это… Как его… Проинструктирует, вот. Э-эй! Денис! Иди сюды!
Дверь в странную серую комнату открылась и вошёл невысокий человек лет двадцати. Он был в белом халате, а его глаза скрывала чёрная повязка.
— А вы лучше ещё полежите, — сказал сосредоточенно Денис, — Вам нужно восстановиться.
— Что со мной произошло? — спросил «фэникс», удивляясь всему происходящему, — И где я?
— Вы попали в ужаснейшую аварию и теперь лежите в больнице.
— А как я попал в аварию?
— Пошли по пешеходному переходу на красный свет и вас сбила машина.
— Зачем я шёл?
— В магазин купить воды.
— Кто я вообще? — какую смертельную боль доставляло «фэниксу» это жуткое осознание, что он не помнит ни своего имени, ни прошлой жизни, ни дома…
— Вас зовут Вениамин Вишневский, вы работаете кучером.
— Я Вениамин, работаю кучером? — в зелёных глазах лежащего отразилось удивление.
— Да, всё верно.
— А долго мне ещё быть в больнице?
— Пока не заживут все ваши травмы. Чтобы вам было комфортно, я буду оставлять с вами Зину и Ростислава Остаповича. Нет, нет, лежите — они к вам сами подойдут.
Веня увидел женщину с хитрой улыбкой до ушей и старика с бородой и умным выражением не очень умного лица. Странно, но все эти люди казались Вене знакомыми, только он никак не мог вспомнить, где он их видел и при каких обстоятельствах.
— Пока мне придётся вас оставить — если что-то будет нужно — скажете, — врач вышел из кабинета и подумал про себя: «Похоже, амнезия неполная. Надо оберегать его от ярких воспоминаний, иначе он вспомнит всё. Но будем считать, что эксперимент удался. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь у меня получится вернуть к жизни мертвеца!..»
Глава 41
— Инна, прошу, послушай меня, — говорил шпион бессонке по дороге из кабаре, пытаясь взять её за руки или хотя бы поймать её взгляд.
— Нет, — был холодный ответ. Ковалевская шла, с твёрдостью сопротивляясь сильному желанию остановиться.
— Я очень прошу тебя… Ты не так поняла. Это была моя сестра…
— С сёстрами так не целуются.
— Ладно, не сестра, да, но…
— Перестань.
— Прости меня… Ты знаешь, что я очень тебя…
— Нет.
— Ты ведь меня тоже…
— Нет, — бессонка наконец дошла до своей квартиры, открыла дверь, холодно кинула шпиону «Прощай!» и заперлась.
— Ну Инна!.. — протянул Воронцов своим вкрадчивым голосом, — Почему ты не хочешь со мной поговорить? Тихо, по душам…
— Уходи и больше никогда не возвращайся! — послышался ледяной голос из-за двери.
— Ладно… — проговорил Вася разочарованно, — Звони или приходи завтра на мост Ночных Огней в семь вечера, если передумаешь!
Инна не ответила. Шпион тяжело вздохнул и вышел из подъезда.
Глава 42
Ковалевская заварила себе чай и взяла со стола пряники. Её сердце уже разбили, теперь осталось только склеить его окаменевшие осколки и превратить их в малахит, рубин, топаз или ещё что-нибудь, чтобы внутри всегда было холодно и красиво, как в царстве Снежной Королевы…
Пусть этот камень ляжет на душу, но разве это не единственный путь к покою?
Единственный путь… Но… к чему-то иному… До покоя он не доведёт. Только теперь уже думать об этом слишком поздно — предавшись душащему удовлетворению от своего безразличия ко всему, Инна уже не хотела из него выкарабкиваться… А середины между своей болезненной чувствительностью и непроницаемой холодностью девушка так и не нашла. Если только она вообще могла её найти. Непонимание и абсурд, раскрыв свои жадные объятия, медленно подкрадывались к ней, хрустя обломками разбитых иллюзий и фантиками полнейшего разочарования… А она этого не замечала.
И для неё единственной кровоточащей раной в полуокаменевшей груди осталось всё то же чувство вины перед родителями.
«Если я когда-то уже жила на этой земле, — нарисовалась мысль непонятно откуда, — то я была очень плохим человеком…» — думала Инна и этот довод доставлял ей какое-то жуткое удовольствие. Когда у неё в консерватории начнутся каникулы, она должна будет непременно пойти в лес Северных Ветров и
