Он посмотрел на волчонка у ствола. Тот спал, его маленький животик надувался и сдувался от быстрого дыхания. Он был жив и теперь здоров, но еще слишком мал, чтобы жить самостоятельно. За ним нужно будет вернуться, когда в лесу станет безопасно.
Бренна все также лежала и тряслась, постанывая. Сейчас она была без сознания, но ведь и очнуться может.
— Ее надо связать. Не хочу давать ей и малейшего шанса тебе навредить.
Он снова посмотрел на Улу. Она кивнула и зашептала, глядя на Бренну. Лозы снова потянулись к ней и обвили плотными кольцами.
— Иди, времени мало, — поторопила Ула.
Он развернулся и пошел вниз по корню, стараясь не смотреть на Улу. Она права, надо было спешить. Дыма в небе становилось все больше, а волки все чаще скулили вдалеке. Сейчас только эти звери пытались отстоять свой лес, и им надо было помочь.
Он спустился с корня и пошел вдоль древа, пытаясь обойти его по кругу. Следующий огромный корень нашелся не сразу, и забраться на него было сложнее. Ветви ближайших деревьев качались на ветру и словно намеревались сбить его с ног. Они хлестали по лицу, оставляя царапины, били по рукам и животу, тыкались в ребра. Побитый Вильгельмом бок отдавался резкой болью на такие тычки. Под ногами змеями вились корни и лианы. Они путались и оплетали ступни, заставляя оступаться и падать. Лес будто был против него. А может и само древо старалось не подпускать к себе чужака. Ведь одно дело, когда он с Улой или идет к ней, и совсем другое — когда он идет к самому древу.
И все же он шел вперед. Падал, поднимался и шел дальше. Ругался себе под нос, отбивался от назойливых веток и поднимался все выше. Наконец, он достиг ствола.
Древо без Улы выглядело угрожающе. Оно размахивало огромной ветвью, шуршало громадными листьями и пахло всеми лесными запахами разом, забивая нос и мешая нормально дышать. Кора ощетинилась тысячами острых иголок, и прикасаться к ней было мучительно больно. И все же он не убрал руку, а лишь сильнее прижал ладонь.
Он сделал глубокий вдох и произнес самые искренние слова, на какие был способен.
— Я, нареченный матерью Фелан, клянусь, что впредь буду защищать Улу с такой же верностью и преданностью, как и ты защищаешь ее и помогаешь ей. Я клянусь, что впредь буду принадлежать только ей, целиком и полностью. А если и она согласится стать моей, то буду безгранично счастлив. Правда, я еще у нее не спросил. Ничего, спрошу потом.
Иглы под ладонью смягчились, и тело наполнилось знакомым теплом. Оно немного отличалось от того, которое рождала Ула. Но это точно было целительное тепло. Все царапины и ссадины, полученные на пути, затягивались и заживали. А поврежденные ребра нагрелись пуще иных ран, почти горели, но боль постепенно отступала.
Фелан вздохнул полной грудью.
Воздух пах мамой. Тем же молоком, печеной картошкой и влажной лесной землей. Словно она стояла рядом, живая и здоровая, радостная, улыбчивая. На глаза навернулись слезы, которые он не мог сдержать. Фелан прислонился лбом к стволу и позволил себе несколько мгновений слабости.
Вот почему его называют материнским. Оно такое же теплое и родное, заботливое, ласковое. И оно приняло его, как мать принимает дитя со всеми недостатками и достоинствами.
Чувства обострились. Фелан ногами почувствовал вибрацию от четырех лап, бегущих по корню древа к нему. Он обернулся и пошел навстречу, утирая щеки рукавом. К нему несся серый волк, тот самый, чьего волчонка Ула полдня спасала от смерти. Он бежал, вывалив язык набок, уставший, с опаленной шерстью и пробитым стрелой ухом. Но в его глазах читалась решимость.
Волк остановился перед Феланом и склонил голову. Фелан присел перед ним и потрепал между ушами. Зверь посмотрел на него с преданностью верного друга, и Фелан кивнул ему, вставая в полный рост.
— Вперед, серый, будем помогать Уле и спасать наш лес.
Волк махнул хвостом и посеменил вниз по корню. Фелан побежал за ним, и зверь ускорился. Они бежали вперед, к другим волкам, и Фелан чувствовал, как сильно изменилось все вокруг. Нет, не так. Он сам изменился. Уши улавливали больше звуков, нос чуял больше запахов, и даже кожа ощущала малейшее движение воздуха. Казалось, что теперь он не просто знал лес, но стал его частью. Он стал таким же диким зверем, как и этот серый волк, породнился с ним.
Он слышал, как вдали выли и скулили другие волки, напуганные огнем и людьми. Слышал и людей, которые были напуганы не меньше. Он чуял, как запах гари все сильнее распространялся средь деревьев.
И чем ближе они были к огню, тем сильнее нагревался воздух.
Фелан остановился на небольшом холме и огляделся. В воздухе витала серая дымка с хлопьями пепла, и совсем недалеко были слышны голоса людей. А еще он учуял запах масла.
Вот почему Ула сказала, что сначала нужно остановить людей.
И стоило подумать о ней, как в груди снова разлилось тепло. Она на него расчитывает, и у него нет права ее подвести.
Волк не сразу заметил, что Фелан остановился, но он потом вернулся и сел рядом, заглядывая в глаза.
— Зови сюда всю стаю, серый. Будем людей гонять.
Зверь запрокинул голову к небу и завыл, долго, протяжно. Ему ответили со всех сторон, и вскоре у холма собрались все волки. Их было много, не меньше двух десятков. Некоторые были уже побитые и подпаленные. Но все смотрели на Фелана с немой решимостью сражаться до последнего.
— Люди разливают масло, надо им помешать. Идите на запах и распугивайте их. Ходите по оврагам и низинам, там воздуха больше.
Он говорил тихо, не повышая голос. Волки и так отлично его слышали. И он видел по их глазам, что звери понимали каждое его слово. Когда он закончил, они сразу же разбежались небольшими кучками в разные стороны. Рядом с Феланом тоже остались трое волков. Бросать его одного они не собирались. Он уже был частью стаи.
Он снова огляделся. Лес снова поменялся. Видимость сильно ухудшилась, завеса стала плотнее. Но то был уже не дым, а влажный туман. Наверняка Ула постаралась. Туман намочит деревья и траву, и те будут хуже гореть. Волкам туман не помешает, как и самому Фелану, а вот людям без зрения будет сложнее сражаться с волками.
Деревенские не могли действовать сами, их явно надоумили охотники. А значит, надо было в первую очередь урезонить их. Вот только учуять Вильгельма было сложно, он сам пах
