время кое-что меня обнадежило. «Мамочка, — причитала Света, — я не сяду больше только ради тебя».
Кажется, мне удалось сделать главное. Помирить ее с теткой. Договорились, что та сделает все, чтобы сохранить для нее жилье матери. На наших проводах появилась водка. Я специально не села со Светой рядом. Но никто не предложил ей выпить. И она не попросила.
И тогда я решилась. Повезла ее в колонию (это во Владимирской области), где сидел Толя. Показываю свое служебное удостоверение, прошу для них краткосрочное свидание. Мне говорят: она ему — никто, не положено. Не положено и — точка. Тут Света сама вмешалась. Рассказала, кто она, откуда, зачем приезжала. Ну, думаю, теперь и подавно откажут. Да еще сообщат в нашу колонию. Отклонение от маршрута к побегу приравнивается! Выговора не миновать. Ничего подобного! Выслушали и говорят: «Так и быть!»
Толя был, конечно, ошарашен. Не мог понять: то ли Света сбежала, то ли ее раньше срока освободили. А она ему одно твердит: «Будешь пить — не буду с тобой жить!» Сидят, плачут…
Я уже успокоилась. Но перед вылетом из Владимира она заставила меня понервничать. «Хочу мороженое». И — скрылась в толпе. Десять минут нет, двадцать, полчаса… Сбежала-таки? Нет, появляется: «Мороженое взяла, смотрю — сосиски! Так давно не ела! Вы уж извините…»
1991 г.
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ
Виктору Власу 37 лет. Сыну — 16, дочери — 15.
Начальник тюрьмы живет в трехкомнатной квартире типа «хрущоба» площадью 37 квадратных метров. Получил в 1983 году. До того «жил где попало». Домашнего телефона не имеет.
В минуты стресса прямо в кабинете выжимает 15 раз 16-килограммовую гирю, ходит по камерам, беседует с заключенными и надзирателями «на отвлеченные темы».
«С тобой порядочные люди не здороваются», — замечает жена, когда им выдается пройтись пешком.
Ну что тут скажешь?
Хватает в городе его бывших клиентов.
Но если по совести, то Виктору Власу больше нравится, когда представители уголовного мира ведут себя иначе. Ну, например, сидят в машине напротив тюрьмы, а потом сопровождают, когда он куда-нибудь едет, давят на психику.
Нельзя ему расслабляться. «Вообще-то человеку полагается любить свою работу», — обронил я. Влас отреагировал мгновенно: «А я свою — ненавижу!»
Проще было спросить: тогда зачем работаешь? Но я решил понять сам.
Когда он принял Астраханский централ, там было 1.700 человек. Койки стояли в три яруса — все равно не хватало мест. Арестанты спали по очереди.
В иные дни Влас получал до 150 заявлений. Чем только не угрожали. Объявить голодовку. Поднять бунт. Вскрыть вены. Повеситься. Влас ходил по камерам, убеждал, уговаривал. Особых ЧП не произошло, но заявлений стало еще больше.
После амнистии коек стало хватать. Но появились новые напасти. Неделю сидели без сахара. Неделю — без сигарет. Совсем перестали давать в тюрьму чай.
Снова пошел по камерам, объяснял: «Даже в детсадах не хватает сахара!» Ему в ответ: «Это вы, коммунисты, довели страну до ручки!»
«Работаем, как на вулкане, — говорит Влас. — Обстановку надо чувствовать, хотя бы на неделю вперед. Иначе…»
Однажды в соседней области ему показывали, как лихо печатают шаг зэки, как ладно поют строевые песни. Начальника распирало от гордости, а Влас мрачнел. Черт побери, колония — не армия. И ать-два — не метод перевоспитания. Попросил показать ему штрафной изолятор и помрачнел еще больше: около трехсот наказанных! В той колонии, где он был тогда замом по режиму, изолятор чаще всего пустовал. «У вас не сегодня-завтра начнутся волнения», — сказал он, уезжая. Как в воду глядел!
Он хорошо понимал, что бунты заключенных довольно часто провоцируются персоналом, (Либо недопустимо грубым, продажным и несправедливым, либо не в меру рьяно исполняющим букву исправительного закона, всеми признаваемого нелепым, вредным и устаревшим). Первое, что сделал, приняв тюрьму, уволил нескольких надзирательниц только за то, что услышал от них непечатные выражения. Потом уволил нескольких надзирателей. Один пришел на службу в нетрезвом виде, другой пронес наркотик, еще двое, видимо, поняли, что их тюремный бизнес плохо кончится, и сами подали заявления.
Это не положено, но он установил для новичков-надзирателей двухмесячный испытательный срок. Надо убедиться, чем дышат, не подосланы ли преступным миром. Надо увидеть, не трусоваты ли. (Даже опытные надзиратели боятся уголовных «авторитетов»). Зарплата первого года службы — всего триста рублей. «А когда человек нуждается, купить его проще. Значит, надо разъяснить человеку перспективу. Надо объяснить ему, что государство дало нам дубинки, «черемуху», карцеры, но это не значит, что мы должны пользоваться этим направо и налево».
Много чему надо научить новичка, потому что в училищах МВД у нас готовят кого угодно, только не надзирателей. Примерно то же самое, если бы в армии обучали одних офицеров, но не солдат.
«Давай представим, что я новичок, — сказал я. — Проведи вводную беседу».
«Но одновременно мы посетим некоторые камеры», — принял предложение Влас.
ИСПОВЕДЬ СДЕРЖАННОГО ЧЕЛОВЕКА
«Народ у нас сидит в основном временный, — пояснил мой экскурсовод. — Подследственные ждут суда, осужденные — отправки в колонию. Отсюда и отношение к материальным ценностям. Не успеваем доставать простыни. Их рвут на ленты, свивают из них веревки, обматываются и выходят в прогулочный дворик в надежде рвануть, Канат свивают за два часа! Отвлекся, недостаточно часто посматривал в глазок, и камера готова к побегу. Стены высотой девять метров — не преграда.
Вот пластина — часть металлической кровати. Пластина — около пяти сантиметров, толщина — около пяти. Длина — около полуметра. Выломать ее, казалось бы, не в состоянии самый сильный человек. Выламывают подростки! Потом затачивают. С таким тесаком можно делать что угодно. Долбить стену. Нападать на надзирателя. Убивать друг друга.
В колониях люди смирились со своим положением, настроились на отбывание срока. В следственной тюрьме еще сохраняется надежда выйти на волю. Человек сосредоточен на своем деле, думает, как бы выкрутиться. Здесь другая, более острая степень озлобления. А стало быть, более острые реакции.
Кто-то лишний раз чихнул. Кто-то ходит из угла в угол, мельтешит перед глазами. Кто-то поет, а кто-то плачет. Кто-то моется по нескольку раз в день. А кто-то не моется неделями. Вообще-то лучше жить дома. Но преступники начинают это понимать только здесь, когда уже поздно. И у них сдают нервы.
Надзиратель должен знать все виды членовредительства, так называемых мастырок. Сколько их? Если описывать от руки, занимает две общие тетради.
Ты знаешь, что можно затолкать себе в брюхо штырь и при этом не
