В Залинейном районе – необычайное происшествие.
Закрылась «Реанимация». И, судя по всему, надолго…
Что за «технические причины» – и дураку понятно. Вон какая огромная трещина в боковой стенке – того и гляди, развалится здание. А ведь еще сегодняшним утром не было этой трещины…
Что значит «временно не работает» – еще понятнее. Это уж любому известно: нет ничего в нашей жизни более постоянного, чем временное. Если написано, что заведение «временно не работает», – голову можно на отсечение дать, что заведение это вообще не заработает больше никогда.
8
– Да олеография это самая настоящая! Тоже мне, «шедевр» выдумали…
Стоят Магомед с Русланом в комнатке, на хозяина смотрят. А тот, в кресле продавленном развалясь, разглядывает картину, из дому Катюши украденную.
Комнатка разным хламом заставлена: комод допотопный, трюмо хромоногое, стол письменный. На столе – всякая всячина: бронзовые иконы-складни, паникадила да кресты архиерейские, блюдца да чашки растресканные, колбочки да бутылочки с жидкостями разноцветными. За столом хозяин сидит. Тщедушный мужик лет тридцати пяти. Очки старомодные в золотой оправе. Волосы пегие на затылке в тугую косичку стянуты. Странновато мужик выглядит: одновременно и на профессионального ростовщика смахивает, и на реставратора антиквариата.
– Что за олэографый такой? – Магомед, настороженно.
– Ну, как тебе сказать… Короче, масляная копия, выполненная литагрофическим способом с последующим тиснением специальным прессом.
Разъясняет Карелин кавказцу необразованному, что такое оригинал и что такое копия. Слушает Магомед, кивает непонятливо…
А вот Руслан не слушает. Сразу он понял, как только Карелин картину в руки взял, – фуфло Магомед со стены снял, а не шедевр. Просто свояка своего обижать не хотел… Стреляет Руслан глазами по сторонам и видит: в углу над комодом две старинные иконы висят…
Наверняка не фуфло.
– Ладно, Миша. – Руслан говорит, за спину хозяину заходя. – Хватит нам объяснять, человек ты ученый – и так понятно. Скажи, пожалуйста, – а вон те иконы, которые у тебя на стенке висят… Тоже олеография?
– Обижаешь! – Карелин морщится. – Какая же это олеография? Настоящие! Восемнадцатый век, так называемая ветковская школа иконописи! Я их у одной попадьи, вдовы священника-старообрядца, купил!
– И сколько они стоить могут? – щурится Руслан.
Нехорошо так щурится, хищно…
– Ну, тысячи три – три с половиной долларов, не меньше.
– Покажи-ка…
Поднялся Карелин с кресла и, подвоха не чувствуя, к стене подошел. Снял обе иконы, взглянул на них любовно и Руслану протягивает.
– Хорошие доски, – Руслан кивает. – Знаешь, что Миша… Давай-ка с тобой махнемся.
– Что? – Карелин, не понимающе.
– Махнемся, говорю. Мы тебе эту картину, а ты нам – иконы.
Попытался было Карелин рыпнуться, попытался иконы из рук Руслановых выхватить, но Магомед, недолго думая, зарядил искусствоведу коротким хуком в челюсть. Ойкнул Миша, равновесие потеряв, спиной на комод завалился да сразу на пол сполз. А Руслан, иконы на стол положив, от души приложился ногой в промежность Карелина. Взвыл Миша – белый свет ему в копеечку показался!
– Короче так, Миша, – Руслан, жестко. – Мы сейчас уезжаем, а ты небось сразу в ментовку ломанешься. Твое право, конечно. Да только не советую тебе это делать. Потому что никто там твоими картинками заниматься не будет. И телохранителей тебе менты на каждый день не дадут. А где ты живешь, нам известно… Олеографию, или как там она называется, мы тоже забираем, коли меняться не хочешь. Если не желаешь на свою жопу неприятностей – сиди тише воды, ниже травы. Понял?
…Вот и сбылось пророчество Ивана Зарубина. Говорил же он Мише Карелину, когда отдавал долг, покойному дяде Коле причитающийся: ты, мол, сам вправе решать, как деньгами этими распорядиться, да только помяни мое слово – ох и икнется тебе когда-нибудь этот бизнес!
