Берг за спиной у Леона переступил с ноги на ногу.
— Так, значит, это и есть та девушка? — спросил он. — И как ее зовут?
Девушка вновь подняла взгляд — на этот раз она смотрела не на Леона, а на Берга. Глаза почему-то вдруг сделались почти черными. «И как это ей удается?» — подумал Леон.
— Сорейль, сударь, — почти шепотом ответила она. — Сорейль… — медленно повторил Берг.
* * *
В гобеленовом зале было малолюдно — лишь свои… Присутствовали сами светлейшие особы, милейший примас и лорд Ансард. Впрочем, разумеется, были еще писарь, гвардейцы, оруженосец, паж леди Герсенды и еще всякая мелочь — Леон с некоторым стыдом отметил, что научился относиться к многочисленной свите маркграфа просто как к предмету обстановки. Эрмольдa не было. «Ага», — подумал Берг и чуть заметно кивнул.
— Мы вызвали вас, чтобы выразить свою радость касательно вашего благополучного возвращения, — обратился маркграф к Леону.
Леон глубоко поклонился. Колени у него все еще побаливали после многочасового пребывания в холодной воде, но ничего, не отвалятся.
— Своим благополучным возвращением я обязан Солеру, ваша светлость, — пылко, но неопределенно произнес он.
Ансард пошевелился на своем табурете.
— Если бы не мессир Варрен, я бы уже пошел на корм рыбам! — переадресовал свою благодарность Леон.
— Я позабочусь о том, чтобы Варрена достойно наградили, — согласился маркграф.
«Надеюсь, он и правда имеет в виду именно это, — подумал Леон. — Как бы не прирезали мессира Варрена в темном коридоре — за излишнее рвение».
— Не стоит вводить в расходы вашу светлость. Мы сами готовы щедро отблагодарить мессира Варрена, — вмешался Берг. — Жизнь дорого стоит.
— Особенно жизнь терранского амбассадора, — рассеянно заметил Ансард.
— Мы были бы рады послушать чудесную историю ваших странствий и чудесного спасения, милорд Леон, — сказал маркграф. — Говорят, вам есть что рассказать.
— Воистину, — Леон вновь поклонился, на этот раз не так глубоко, — Срединные земли полны чудесами. Мой менестрель готов поведать вашим светлостям удивительную историю.
— Ваш менестрель?
— Оруженосец и менестрель. Если вы позволите представить вам его… А заодно я хотел бы, чтобы перед ее светлостью предстала благородная девица, каковую я спас во время своих удивительных странствий…
— Отчего же, — рассеянно проговорила маркграфиня. Видимо, ее мысли были заняты чем-то другим.
— Просите, — велел маркграф. Леон хлопнул в ладоши, и Айльф, все это время выжидавший за портьерой, влетел в комнату. В руках у нeгo была лютня с коротким грифом — и где он ее раздобыл, удивился Леон. Стянул у какого-то пажа? Лихо опустившись на одно колено, Айльф сорвал со струн первый торжественный аккорд. Сорейль, точно повинуясь звукам музыки, медленно вошла в зал и склонилась в глубоком реверансе.
— Так, значит, это и есть ваша благородная девица, — графиня задумчиво поглядела на полупрозрачную Сорейль, — а она очень мила, эта девочка…
— Итак, я поведаю вам удивительную и долгую историю, господа мои… — задушевно и мелодично повел свою тему Айльф.
Маркграф неожиданно оперся руками о подлокотники и резко поднялся со своего резного кресла.
— Полагаю, — сказал он, — это развлечет ее светлость. Вас же приглашаю пройти в мой кабинет, амбассадоры. Нам есть о чем поговорить.
Ансард тоже поднялся и последовал за своим светлейшим родственником. Леон так и не понял, относилось ли это приглашение к нему тоже или он сам напросился. Секретарь, который все это время, стоя за креслом, не сводил глаз с маркграфа, тоже сделал было шаг следом, но маркграф остановил его движением руки:
— Нет-нет, вы свободны. Святой отец справится с вашими обязанностями не хуже вас, если потребуется…
Маленький священник поспешно кивнул.
«Ну вот, — подумал Берг, — пошло-поехало…»
Они пришли в примыкающий к гобеленовому залу кабинет. Из зала доносилось треньканье лютни, сопровождаемое высоким голосом Айльфа.
Маркграф присел в кресло, Ансард рядом — на невысокий табурет с массивными ножками, а святой отец пристроился у конторки. Резная тяжелая скамья мореного дерева располагалась у противоположной стены. Она была ниже кресла, так что сидящие на ней автоматически были вынуждены смотреть на его светлость снизу вверх.
— Садитесь, амбассадоры, — пригласил маркграф. «Вероятно, — подумал Леон, — владетель Солера с радостью ограничился бы совершенно приватной беседой с одним из нас, но до сих пор не сумел разобраться в степени обоюдного влияния». Его светлость не без основания полагал, что главный тут Берг, но лишь полагал — в Корпусе отношения между начальником и подчиненным строились на слишком неявных различиях. Да и не был Берг начальником Леона в прямом смысле этого слова — он был куратором миссии, а это уж и вовсе дело деликатное.
Они уселись на скамью, изукрашенные края которой больно врезались в ляжки.
Тут поневоле будешь лаконичным. Леон гадал — так было задумано или случайно получилось?
Берг, казалось, не снисходивший к столь мелким неудобствам, застыл на скамье как статуя, вежливо выжидая…
— Когда ваша милость, амбассадор Берг, прибыли в Солер со своим спутником, я полагал, что вам прежде всего надлежит тут освоиться, — начал маркграф. — У меня сложилось впечатление, что вы и сами стремитесь попервоначалу познакомиться с нашими устроениями и обычаями… Но теперь, как вы сами видите, положение изменилось… А потому я хотел бы знать, насколько распространяются границы ваших полномочий?
— Весьма обширны, ваша светлость, — тут же отозвался Берг, — мы — голос Терры.
— Только ли голос?
Угу, мысленно согласился Леон, еще и глаза и уши…
— Голос, господа мои, ничего не может… голос бессилен. Мне же требуется нечто более материальное — я хочу обратиться к Терре за помощью.
Берг чуть заметно дернул уголком рта, что должно было означать: «Так я и думал».
— Сами видите, амбассадоры, что за напасти ополчились на наши земли… — Не в силах усидеть на месте, ого светлость встал и прошелся по комнате. — Уж не знаю, чем я прогневал Двоих; святой отец вот полагает, что все из-за того, что народ вернулся к древним обрядам.
Он повернулся к примасу, тот молча кивнул в подтверждение.
— Я же полагаю, — сказал маркграф, словно продолжая давний спор, — что скорее наоборот: жители вернулись к древним обрядам, поскольку сочли по своей темноте, что Двое не в силах отвести все эти беды. От отчаяния, понимаете ли.
Леон почувствовал невольное уважение к этому человеку: его светлость обладал редкой для единовластного правителя способностью смотреть на вещи с разных точек зрения.
