Выхожу из ванной, потуже завязываю полотенце на груди и иду искать Диму, чтобы поговорить нормально, а не фыркать и молчать, обижаясь. Но…
Но Димы дома нет.
Он не сидит в своем любимом кресле, почесывая кота, и даже не уплетает очередную еду на кухне. Его просто нет дома.
Я от разочарования даже вещи его проверила, но слава богам все на месте, кроме того, в чем он был, и ключей от машины. М-да… А если он тоже задумался, что мы из-за разных взглядов на семейную жизнь, касаемо детей, не подходим друг другу и всю жизнь вместе не сможем жить? Нет, ну я точно дура! Потому что только дура могла все испортить одним неправильным предложением, и потому что вовремя не смогла оправдаться. А что теперь? Я в слезах, Димы нет. Классно.
И Дима, кстати, научил меня быть сильной и не реагировать на всякие эмоциональные потрясения слезами, но сейчас я успокоиться не могу, реву как маленький ребенок, сбивший колени об асфальт.
Димас запрыгивает мне на руки и слизывает со щёк слёзы, заботливый мой малыш. Чешу его за ушком, продолжаю реветь, одной рукой придерживая уже спадающее полотенце, и тут вдруг входная дверь хлопает, и я разворачиваюсь, глядя на вошедшего.
Дима. Стоит. Снимает обувь, а в руках целый пакет мандаринок. Любимых моих.
— Ты чего плачешь? — замечает меня и подбегает, бросив мандарины на диван. — Эй, цыпленок, ты чего?
Димас предусмотрительно сбегает на кухню, пока Дима берет мое лицо в ладони и стирает пальцами слёзы. Целует в нос, и я реву ещё сильнее: ну как? Как я могла представить, что мы можем расстаться из-за чего бы то ни было? Как? Если я его так сильно люблю, что сердце сжимается.
— Прости, — всхлипываю, прижимаясь к теплой груди, и продолжаю говорить сквозь слёзы, — я думала, ты ушел, потому что я дура, а ты детей не хочешь, и понял, что нам не пути, потому что…
— Я хочу детей, цыпленок, — выдыхает мне в макушку, улыбаясь, а я отстраняюсь от него, с удивлением заглядывая в глаза. Что… — Что ты так смотришь? Ты удивлена?
— Эм… ну вообще-то да, и… Ты хочешь сказать, что мы не разведемся?
— А ты планировала? — он вскидывает брови. — Цыпленок, то, что я ошалел, не значит то, что я не хочу, чтобы у нас был ребенок и что мы завтра же идём в ЗАГС. Я, блин, только осознал мысль, что ты беременна, как вдруг ты уже не беременна! Конечно я вспылил, у меня мозг задымился!
— То есть не разводимся? — уточняю.
— Я тебя сейчас отшлепаю, — говорит он вполне серьезно, и я вообще не сомневаюсь в том, что если я сейчас не закрою рот, то он исполнит обещание, — за такие мысли, поняла? Я тебе давно сказал: я всё. Влюбился, не хочу больше. Сердце у тебя моё, я менять ничего не собираюсь, поняла, Семёнова?
— Поняла, Семёнов.
Смущённо улыбаюсь и поднимаюсь на носочки, чтобы поцеловать мужа. Сама не знаю, что на меня нашло сегодня и почему я вмиг стала такой непроходимой тупицей, но что есть, то есть. Магнитные бури, может, не знаю.
Пока Дима целует меня, полотенце предательски сползает вниз, и я пытаюсь ухватиться за него и остановить побег, чтобы не остаться совсем голой, но, кажется, моего мужа такой расклад очень даже привлекает, потому что он сам вырывает ткань из моих рук, опуская ту на пол.
— Знаешь, цыпленок, — говорит он улыбаясь, и это выглядит почти устрашающе. — Ты меня этой мыслью с ума свела так сильно, что я прям сейчас на детей готов.
Его глаза чернеют, и я делаю шаг назад, но Дима не даёт сбежать. Никогда не давал. Он поднимает меня на руки и несёт в спальню, уже абсолютно возбуждённый, потому что крышу ему до сих пор срывает за полторы секунды, стоит мне показаться перед ним обнаженной.
— Дима, рано сейчас, мы не готовы! — шепчу, когда он бросает меня на кровать, нависая сверху с самой очаровательной в мире улыбкой.
— Девять месяцев будет, чтобы подготовиться, — говорит серьезно, и крепко целует.
Восемь.
