в постепенный прогресс всего человечества. Однако между этими двумя позициями есть также определенные разночтения: либеральная исходит из того, что права и справедливость имеют вневременное происхождение, а марксистская — что права и справедливость не существуют за пределами человеческого общества, они есть его продуктом и поэтому отвечают интересам доминирующего класса. Аналогично, если либеральные феминистки считают равенство полов безотлагательным требованием, то марксистские видят его как продукт определенного времени, возникший на определенном этапе человеческого развития, таким образом, прошлое (история) формирует как настоящее, так и будущее.
Эти модерные, ориентированные на будущее феминизмы очень сильно отличаются от радикального феминизма 1970‑х. В его рамках история рассматривалась как отчет о вечном угнетении, а не прогресс, и это объясняется неизменными, базирующимися на биологии качествами как мужчин, так и женщин (мужчины — это разрушители и угнетатели, а женщины — воспитательницы и дарительницы жизни). В свою очередь, такая позиция сильно отличается от современного постмодернистского феминизма, отвергающего «метанарративы» истории, такие как прогресс и вневременные права, вместе с идеей о том, что пол, гендер, женщина или даже индивид — неизменно и устойчиво существуют во времени. Для такого феминизма история не имеет значения, гендер можно создавать и пересоздавать по желанию, а «настоящее. это прелюдия к будущему, а не продолжение прошлого» (Tronto, 2003, p. 141; см. также: Weston, 2002). И хотя такие позиции могут побудить к некоторому пренебрежению прошлым, акцент на текучести и процессе может побудить к ретроспекции и воссоздать модели «определенного пути» как условия этих процессов. Такой анализ может привести к определению «критических точек», когда возможны масштабные изменения. В понятиях практической политики это означает, что если нынешние темпоральные перспективы, в общем, не поощряют стремления к революционным изменениям, то некоторые современные влиятельные идеи формируют сценарии о том, что радикальные изменения возможны и даже необходимы. Эти идеи базируются на опыте прошлого и указывают на политическую важность изучения истории для понимания настоящего и будущего.
Значение истории для феминизма
Феминизм заинтересован в истории по нескольким взаимосвязанным причинам. Многие считают, что изучение истории может помочь нам понять настоящее и те возможности для изменений, которые оно в себе таит. Некоторые находят, что, ссылаясь на прошлые достижения женщин и/или данность гендерных отношений, история может стать политическим оружием для опровержения утверждений о неполноценности женщин или о неизбежности современного уклада жизни. Тем самым она поощряет поиски альтернатив. Экстраполяция исторических исследований на изменчивые характеристики семьи и личной жизни ставит под вопрос различие общественного/частного (это обсуждалось в пятой главе), которое составляет фундамент западной политической мысли и поддерживает мужские привилегии. В целом, феминистское переписывание истории женщин и гендерных отношений опровергает своекорыстные ограничения любого мужского знания, описанного более 300 лет назад Мэри Астелл (Mary Astell): «Историю они пишут для себя, они рассказывают друг другу о великих подвигах и всегда делали только так» (цит. из Perry, 1986, p. 3). Несмотря на широкое распространение идеи о необходимости восстановления и переписывания истории женщин и гендера как одной из самых важных политических задач феминизма, феминистки часто расходятся во мнениях относительно характера женской истории, а также ее политических последствий. Некоторые делают акцент на постоянном характере угнетения, другие — видят прогресс в его ослаблении, а третьи — отбрасывают саму возможность нарративной длительности, которую предполагают эти две версии. Эти вопросы будут обсуждаться в оставшейся части подраздела.
История и угнетение женщин
Видение истории как отчета о мужской негуманности по отношению к женщинам можно представить двумя цитатами. В 1848 году первый в мире съезд по вопросам прав женщин (состоявшийся в Сенека Фолс, Нью-Йорк) объявил, что «история человечества — это история повторения несправедливости и насилия со стороны мужчин по отношению к женщинам, прямая цель которых — установление абсолютной мужской тирании над женщиной» (из Rossi, 1973, p. 416); в 1969 году в Нью-Йоркском «Манифесте Красных чулок» (Redstockings manifesto) объявлялось, что «мужское верховенство — это самая старая, базовая форма доминирования. Все мужчины получают экономические, сексуальные и психологические выгоды от нее. Все мужчины угнетают женщин» (из Morgan, 1970, p. 598). В 1970‑х годах такой взгляд был связан с радикальным феминистским концептом патриархата. Некоторые феминистки постарались найти исторические корни мужской патриархальной власти, связывая ее то с мужской склонностью к насилию, то с их пониманием своей репродуктивной роли, то с ранним развитием охоты и появлением частной собственности (общий обзор, см.: Bryson, 2003, глава десятая). Другие соглашались с Дейл Спендер (Dale Spender) в том, что «мы не нуждаемся в доказательствах первопричины получения мужчинами власти, они имеют ее уже долго, больше, чем кто-либо в истории человеческого общества, они и сейчас используют ее для удержания своей власти» (Spender, 1985, p. 42).
Как уже обсуждалось в четвертой главе, определение патриархальной власти может быть первым важным шагом на пути к ее изменению, и исторические подсчёты прошлых зверств, таких как сожжение колдуний, усиливают источники гнева, неодобрения и ведут к политической деятельности. Это также защита против «соблазна амнезии», как ее описывает Тронто, которая пренебрегает постоянным влиянием различного прошлого мужчин и женщин и преувеличивает возможности, открытые для женщин сегодня (Tronto, 2003, p. 140). Однако, как утверждает Тронто, также важно не «превратить женщину в жертву мужчины и. отрицать их любую деятельность» (Tronto, 2003, p. 125). Линн Сигал также предостерегает от аисторических выводов, будто бы «женское бессилие, принесение в жертву и отсутствие ресурсов. создают женскую историю вне времени» (Segal, 1987, p. 11) и что нет никакого прогресса во времени или различий среди женщин.
Более осторожное использование концепта патриархата не должно включать такие аисторические генерализации или понимать женщину как пассивный объект истории. Скорее, необходимо сосредоточить свое внимание на контекстах жизни женщин, а главное задание феминистских историков — это определение сдвигов в природе патриархата и изменение способов его восприятия различными группами женщин. Например, Сильвия Уолби (Sylvia Walby) определила общий сдвиг в западных обществах от частного патриархата, базировавшегося на индивидуальном контроле в семье, к общественному патриархату, построенному на структурах за пределами семьи. Позже она соединила эти исследования с анализом комплексных моделей потерь и приобретений, пережитых различными группами женщин на разных этапах жизни (Walby, 1990, 1997). Такой анализ не рассматривает патриархат как неизменную и монолитную структуру угнетения, где женщина не может действовать. Он оставляет возможности для оспаривания власти патриархата и победы феминисток, при этом признавая взаимосвязующий характер приобретений и текущих ограничений.
История как вдохновение
Подобное понимание совместимо с попытками использовать историю в
