— Бетси слегла, — сказала она. — Ей нехорошо. Вдруг подскочило давление — а все этот переполох, который устроил отец.
— Я и не знал, что у Бетси высокое давление, — сказал я.
— Ничего особенного, — ответила она, многозначительно улыбнувшись. — В нашем возрасте всегда что-нибудь случается, верно?
— Мы действительно староваты для таких встрясок, — сказал я. Я смотрел на нее скептически, потому что знал, что этот план она изобрела на ходу.
Во время разговора в широких дверях столовой появился отец. В одной руке он держал шляпу, в другой — трость. На руку было наброшено коричневое двубортное пальто. Он лучился широкой улыбкой — такой непривычной на его лице. Улыбка словно говорила: «А вот я не слишком стар для встрясок». Он казался целиком и полностью готовым к поездке в Нэшвилл — готовым ко всему. По-прежнему рассчитывал на свою удачу. Наконец он сказал: «Какого черта ты здесь делаешь, Филип?» — потом взглянул на Жозефину и добавил только: «А». И спустя секунды взглянул на меня и повторил то же самое «А». Тогда вошел в гостиную и выглянул в боковое окно, где в порт-кошере стоял старый «шевроле» Алекса. Отец улыбнулся мне — и я не знал наверняка, есть в его улыбке ирония или нет.
— Боюсь, твоя машина заняла дорогу, — сказал он мне, разумеется, отлично зная, что это машина Алекса.
Я тоже выглянул в окно и не сразу ответил:
— Да, боюсь, ты прав.
Тогда отец опустился в кресло.
— Мы скоро ее уберем, — сказал я, сам не зная, правду говорю или нет.
— А, хорошо, — ответил отец, снова одарив меня улыбкой — в этот раз намного более неопределенной.
Затем мы все вчетвером обменялись парой слов о погоде. Погода прекрасная для осени, говорили мы, отличная для путешествия. Даже сложно поверить, добавил я. Отец откинулся и рассмеялся этой мысли. Потом очень серьезно посмотрел на меня и сказал:
— И в самом деле.
— Как вырос город, — сменил я тему. — Нигде не видел столько эстакад. Даже Алексу было сложно найти дорогу из аэропорта, — говорил я, хотя, разумеется, это была неправда. Еще двадцать минут мы сидели и обменивались банальностями и неправдой. Раз я посмотрел в окно и увидел, как Хорас стоит с шоферской фуражкой под мышкой и заглядывает в машину Алекса — видимо, чтобы посмотреть, есть ли в ней ключи. Разумеется, их не было. А Алекс рассеянно надел связку, которую искал Хорас, на большой палец левой руки. Время от времени он ими звенел. Так я понимал, что ключи в надежном месте.
Какое-то мгновение я раздумывал, не сказать ли ему, что отнесу ключи Хорасу, чтобы он мог отогнать машину. Сам не знаю, хотел я этого или нет. Но не успел я прийти к решению, как мы услышали в дальней части дома звонок телефона. Тут же кто-то ответил — я правильно угадал, что это была Бетси. Потом я услышал ее быстрые шаги по коридору. Она вошла в гостиную и направилась прямиком к отцу. Не глядя на меня или Жозефину, присела на подлокотник его кресла.
— Отец, — произнесла она, положив руку ему на плечо, будто говорила с ребенком. — Звонили из Нэшвилла. — После этого она больше ничего не прибавляла как будто долгое время — только глядя в лицо отца. Наконец сказала: — Плохие новости о бедном мистере Шеклфорде.
Она подождала, пока он осмыслит сказанное. Потом медленно обвела взглядом наши лица, чтобы убедиться, поняли ли мы. Тем временем отец снял очки в роговой оправе, как всегда делал в очень серьезных случаях.
— Вчера ночью он умер во сне, — сказала Бетси. — Вероятно, сердечный приступ. Так или иначе, хорошо, что это случилось во сне.
— Не верю! — воинственно объявил отец. Он вернул очки на нос и посмотрел сперва на Жозефину, а потом на меня, словно хотел узнать, верим ли мы или тоже участвуем в розыгрыше.
— Ты же знаешь, о таком бы я лгать не стала, — ответила Бетси. Она поднялась, но руку с его плеча не убрала.
— Пожалуй, нет, — сказал он шепотом.
— Может, тебе лучше вернуться и ненадолго прилечь? — сказала Бетси. Метнув взгляд в окно на Хораса, она добавила: — Я попрошу Хораса помочь. — Она вышла через боковую дверь, и я видел, как она говорит с Хорасом, который тут же направился в дом через черный ход. Тем временем мы с Жозефиной подошли к отцу. Джо встала на колени и положила ладонь ему на руку, покоившуюся на подлокотнике.
— Мне жаль, дорогой мой, — сказала она. — Знаю, кажется ироничным, что это случилось именно теперь.
Он глубоко вздохнул, но не выдал других эмоций. Она не убирала руку. Наконец он положил поверх вторую руку. И тогда она тоже накрыла ее. Они смотрели друг на друга с сухими глазами и без выражения на лице. Сложив руки, как бейсболисты, решавшие, кто первым выйдет на удар. Я так и ждал, что отец достанет нижнюю руку и положит сверху, но, конечно, он этого не сделал. Суть в том, что никто из нас не плакал — вернее, кажется, никто, кроме Алекса. Именно он тогда встал, подошел к окну и, не оглядываясь на меня, сказал:
— Я бы хотел еще с тобой увидеться, Филип. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить. — Он открыл стеклянную дверь, ведущую в порт-кошер, и вышел, ни с кем не прощаясь. Наконец отец произнес самым твердым голосом, что только можно вообразить:
— Что это нашло на Алекса? Он со мной не поздоровался и не попрощался.
Когда Хорас уложил отца в постель, первым делом я задумался, успею ли на самолет в Нью-Йорк этим вечером. Но, разумеется, передумал. Мне постелили в кабинете отца, и я позвонил Алексу, чтобы сказать, во сколько буду готов к отъезду завтра утром. Мы с Бетси и Жозефиной накрыли простой ужин в комнате для завтрака, а отцу подали еду в постель. Но на следующее утро мы уже завтракали вместе, и, хотя ни Бетси, ни Джо сказать было нечего, они обе находились в добром здравии. Я про себя думал: «Что ж, для них-то это всего лишь очередной иннинг[25]!» Даже отец как будто вернулся в благостное расположение духа и не переживал из-за смерти мистера Шеклфорда. Утренняя газета запоздала, и отец попросил Жозефину позвонить в отдел распространения и высказать пару ласковых халатным работникам. Это она сделала с превеликой расторопностью — и даже, можно сказать, со смаком. Сперва мне даже казалось, что ни к чему так повышать голос на несчастного клерка, а потом понял, что это по большей части делается ради отца, который сидел в другой комнате и, если бы она не повысила голос, ничего бы не услышал и не получил удовольствия. Когда после завтрака мы перешли в гостиную, я поймал себя на том, что восхищаюсь выдержкой старика. Он не брал трость. Стоял у камина чуть ли не навытяжку, облокотившись на полку. Как часто я видел его в этой позе! Я уселся в удобное кресло напротив. На его лице не было ни жалости к себе, ни сожалений. Казалось, он просто размышляет, чем заняться сегодня и, возможно, завтра. Его друг Льюис Шеклфорд умер. Планы отменились. Но все равно надо найти какое-то дело, пока не выпадет другой шанс для решительных действий. Вдруг передо мной стоял как будто не мой отец, а человек без родства со мной и без конкретного возраста. Человек, которому все еще хватало сил мириться с тем, что преподнесет судьба, и пользоваться любыми возможностями для своих талантов. Наконец он спросил:
