Ещё одно. Категорически запрещается спускаться в зал, заказывать любое блюдо или напиток, просматривать меню, вступать в контакт с клиентами фирмы, принимать любые подарки и назначать встречи вплоть до окончания сроков контракта — под угрозой расторжения контракта со всеми вытекающими последствиями. Исключение: в особых случаях контакт может быть санкционирован администрацией. Но даже с разрешения любые проявления интимности недопустимы.
Любопытно как, правда? Обычно как будто наоборот… хотя… кто их, боркеров, знает. Может, у них там — Аглицкий клоб, как в дореволюционной Москве. Всяк с ума по-своему сходит…
— Девушка! Вам жить надоело?!
Окрик закрыл все лишние программы Ларисиного бортового компьютера. Лариса вздрогнула, шагнула назад. Водила за рулём «Газели» покрутил пальцем у виска и умчался. У светофора притормозила маршрутка. Лариса автоматически подняла руку и так же автоматически открыла дверцу и вошла, думая о Паромщике.
Я тихо уплыву…
На лестнице не горели лампочки. Свет уличных фонарей лежал на стенах плоскими слепыми квадратами, ступеньки то призрачно светились в сером полусвете, то совсем пропадали во мраке. На лестнице Ларису вдруг охватил ужас — из темноты в спину пристально уставился бесплотный взгляд непонятно чего. Это было настолько невыносимо, что Лариса взлетела по лестнице легче пуха, торопясь, неуклюже и немыслимо долго попадала ключом в замочную скважину. Попала. Вскочила в квартиру, захлопнула дверь, заперла, защёлкнула задвижку. Несколько мгновений простояла, запыхавшись, задыхаясь, прижавшись к стене в коридоре. Страх не проходил.
Лариса вошла в собственную квартиру, тёмную и пустую, с тем же ощущением тянущей жути. Зажгла свет в коридоре. Потом — в кухне и единственной крошечной комнате. Включила музыку — тоненько зазвенели колокольчики Феи Сластей из «Щелкунчика». Достала из холодильника и надкусила холодное яблоко. Достала из шкафчика бутылку виски и выпила залпом треть стакана, чтобы заглушить тошноту. Передёрнулась от отвращения. Влезла в любимейший плюшевый халатик. Долго сидела на кухне. Курила. Перед глазами по-прежнему парил Паромщик.
Ничего не изменилось. Пустота караулила сзади, по-прежнему смотрела в спину бесстрастным безглазым лицом. Шуршание машин по улице под окном казалось зловещим. Деться было некуда.
Тогда Лариса налила ещё. В конце концов, на белом свете есть старое проверенное лекарство от страха — водка и валиум. Ну уж мы не будем закидываться «колёсами», решили оба «я» разом. Обойдёмся выпивкой. Всё потеплее. Теплее же тебе? Ну вот видишь.
Забавно, заметило старое «я». Вот что тебе надо: немного выпить самой с собой и поболтать с приятным человеком, а разве ты сама не приятный человек? И отпустит. Тоска отпустит. Вот уже даже почти спокойно. Даже немного смешно. Полегчало.
Алкоголичка, возразило новое «я». Виски стаканами жрёшь. Под Чайковского. В одну харю. Скоро под лунный свет начнёшь. Как офицер-пропойца в романе Куприна.
А, ну и что, отмахнулось старое «я». Зато вот веки потяжелели и ногам тепло. И можно попробовать лечь баиньки. Просто сладко-сладко поспать. А чем быстрее заснёшь, тем быстрее наступит утро. Выключила свет в кухне, позёвывая, на ватных ногах ушла от молчаливого мрака, скинула халат, чтобы надеть ночную рубашку с медведиками. Выключила музыку и свет в комнате, плюхнулась на постель и с удовольствием закуталась в одеяло.
Прошло некоторое время темноты и тишины. Мрак в квартире стоял, как вода, колыхаясь тенями, населившись шорохами. Пятна жёлтого света молча гуляли по потолку. Оконное стекло чуть-чуть подрагивало от ветра, Лариса чувствовала эту еле слышную, незаметную дрожь всеми нервами, будто ветер бил ей прямо в лицо — и это ей что-то напоминало. Все ощущения постепенно, непонятно от чего, обострились до предела — казалось, что кожа щеки различает места переплетения тончайших нитей подушки.
Лариса снова зевнула, но сон куда-то пропал. К шорохам прибавились запахи; со звоном тикали часы, прогремел трамвай, пахло надкушенное яблоко, пахла французская туалетная вода, из кухни доносился смутный запах сигаретного дыма… и потянуло морозной ночью и промёрзшей свежей землёй, так явственно, будто землю внесли в комнату и рассыпали по полу.
Пока Лариса думала, откуда бы мог прийти этот запах, совсем рядом возник тихий звук, вроде низко взятого гитарного тона, потом ещё и ещё — звуки сплетались в тёмную мелодию, в басовый гитарный перебор точной мрачноватой красоты. Это было так удивительно, что Лариса открыла глаза и подняла голову.
В её кресле, в луче слабого света, падающего в окно от уличного фонаря, сидел Ворон. Спутанная грива длинных русых волос закрыла опущенное лицо. Он перебирал струны своей гитары, самодельной гитары, чудесной, как скрипка Амати, голубой и серебряной, которую положили в его гроб.
Ужас окатил Ларису воспламеняющим жаром, потом — ледяным холодом, потом — отпустил. Она медленно села.
— Привет, Ларк, — сказал Ворон, скользя взглядом по гитарному грифу.
— Ага, — сказала Лариса и ей вдруг нестерпимо захотелось хихикнуть. — Привет, птица вещая.
Ворон поднял голову. Лариса совершенно отчётливо видела его бледное худое лицо с длинным носом и глазами вприщур, тёмные, почти чёрные тени под глазами, маленький светлый шрам на подбородке… Ворон был поразительно реален, но выглядел хмуро и, пожалуй, сердито.
— Ну вот на фига ты подписала? — спросил Ворон несколько даже патетическим тоном. — Вот на фига, объясни? Если уж ты ходишь на дурацкие спиритические сеансы, могла бы и послушать, что я говорю.
— Что ты говоришь? — Лариса слегка оторопела, окончательно потерявшись в происходящем. Ворон распекал её так, будто они вчера о чём-то договорились, а сегодня она нарушила договор. Будто он не умер в прошлом апреле, чуть ли не год назад. — О чём?
— Как — о чём?! Эта идиотка, конечно, тупая, как пробка, и не слышит ни черта — медиум, тоже мне! — но всё-таки главное же я ей вдолбил всё-таки! Чтоб ты не подписывала этот дурацкий контракт! Что я за тебя боюсь, и всё такое!
— Во-первых, — возразила Лариса уязвлённо, — про контракт тогда и речи не было. Интересно, что я должна была думать — как не подписывать счёт за квартиру? Во-вторых, кто там, по-твоему, дура? Римма?
— Твоя Светка.
— Ах, Светка! Значит, Светка! А я должна была догадаться! Чудо просто, чудо и прелесть! — Ларисе вдруг стало действительно смешно. — Ворон, вот скажи мне, пожалуйста, как ты это делаешь: каждый раз, когда ты виноват, я почему-то оправдываюсь?
Ворон пожал плечами и опустил глаза к гитаре.
— В чём это я виноват? — спросил из-под чёлки.
— А кто меня бросил, интересно? Ты, если хочешь знать, мне даже не снился всё это время. И вот являешься и с порога принимаешься ругаться. Из-за той, совершенно сумбурной записки. А с чего это мне делать всё правильно? Кто присмотрит за мной, бедной?
— Ну да, начинай сцены, начинай… Соскучилась… без меня тебе пилить было некого?.. Я тебе говорю о важных вещах, а ты…
