И вот теперь оказывается, что она отлично проводит время. Такое впечатление, что она вернулась в тот возраст, когда Кармайкла еще и в проекте не было. Беззаботная жизнь бездетной молодой женщины, которой нечем себя занять, кроме как развлекаться, тратить деньги и жить чувствами. Это пугало. Пожилые разведенные матери не должны выглядеть как Ева.
Они заказали пиццу — мать отродясь ее не заказывала — и пили красное вино. Австралийское, ко всему прочему. Кармайкл заговорил о возрасте и спросил, не обращалась ли Грейс к врачу со своими опасениями. Наверняка этому есть какое-то разумное объяснение. С тем, что проделывают сейчас с человеческим геномом, и с этими вмешательствами в процесс старения кто может знать, что происходит? Может, все дело в питьевой воде? Во всяком случае, в Озе можно быть уверенным в чистоте льющейся из крана воды. Одна из причин, по которым Кармайкл поехал в Сидней, — вода с Голубой горы. В Лондоне вода, до того как попадает в краны центрального района, как минимум дважды проходит через почки жителей Ридинга и Слау, она полна эстрогенов от противозачаточных таблеток, которые принимают женщины между родами и которые невозможно отфильтровать. Всем известно, что именно в Ридинге и Слау больше всего заботящихся о своем здоровье молодых матерей из среднего класса. И одному Богу известно, что все они принимают. Может, таблетки долголетия.
— Ты слишком много болтаешь, — сказала его мать. — Совсем как раньше. Господи, как же здорово снова тебя видеть, Кар!
Она никогда его так не называла.
Уолтер Уэллс сказал, что это интересное предположение, но, по его мнению, все гораздо сложнее. Он все же несколько надутый, подумал Кармайкл. Впрочем, он вряд ли стал бы выкидывать его из своей постели, будь у Уолтера к этому склонность, в чем Кармайкл сильно сомневался. Мать отлично о себе позаботилась. И она права, Уолтер действительно немного похож на Кармайкла, точнее, он выглядел так, как надеялся выглядеть Кармайкл лет через пятнадцать. Волосы на висках поредели не сильно, ровно настолько, чтобы придать ему вид компетентного ответственного человека. Привлекательный для обоих полов. Кармайкл заметил, что Уолтер пьет намного меньше, чем Грейс. Что ж, по крайней мере рядом с ней есть кто-то, кто не даст ей вцепиться в бутылку, к чему она имеет склонность. Иногда, когда Кармайкл был ребенком, она была крепко пьяна, когда укладывала его в кровать, и с трудом читала ему на ночь. За это психотерапевт тоже ухватилась.
— Я была у доктора, — ответила Грейс. — Но они не желают признавать то, что видят своими глазами. Всякий раз, как аппарат выдает не тот результат, которого они ждали, они заявляют, что машина барахлит.
— Может, стоит обратиться к альтернативной медицине, — предложил Кармайкл, — к целителю, чей разум не зашорен? Лучше не к европейцу. Живя в Озе, начинаешь понимать, насколько закоснела старая добрая Англия.
Глава 34
Какая радость — увидеть в дверях Кармайкла, да еще такого сильного, здорового и, осмелюсь сказать, кажущегося почти что гетеросексуалом. Он совершенно перестал быть замкнутым и обидчивым и больше не считает, что причиной того, сего, пятого и десятого является его гомосексуальность. Могу добавить, что Барли наверняка нашел бы какой-нибудь другой повод игнорировать его. Отцам это свойственно. И Кармайкл всегда был таким красивым. Если бы только он и раньше мог стоять прямо и смотреть в глаза, как делает это сейчас. Открытые пространства пошли ему на пользу: он вырос, чтобы их заполнить. Трудно быть самим собой в тесном, мрачном Сохо, в Сиднее, на широкой Кингс-Кросс это гораздо легче. Не знаю, счастлив ли Кармайкл с этим своим Тоби. Он не кажется уверенным в своем избраннике, не так, как мы с Уолтером, но, возможно, мы предъявляем слишком высокие требования.
Кармайкл появился в удачный момент. Мы с Уолтером стояли обнаженными перед зеркалом, глядя друг на друга, когда послышался стук в дверь, затем еще один, а затем раздался длинный звонок. Я только-только вылезла из постели и изучала себя в зеркале, что ненавидела делать годами, и едва перестала изумленно таращиться на свое отражение. Вот она я, изящная, с тонкой талией, высокой налитой грудью. Неужели я так выглядела в юности, или это тело кого-то другого? Уолтер, тоже нагой, встал со мной рядом. Он уже далеко не юноша. Его волосы редеют, и он кажется скорее интеллигентным, чем молодым. Он превращается в некое подобие своего отца, копией которого, в конце концов, и станет. Что называют естественным, но что кажется по большей части весьма странным. Если мы все здесь временно, то зачем нужно индивидуальное сознание? Что касается меня, то, что бы со мной ни происходило, это совершенно неестественно и не имеет прецедентов, насколько мне известно.
Мы увидели друг друга такими, какими нас видит зеркало, в более истинном свете, чем видели сами, затем повернулись друг к другу и обнялись. Думаю, в глубине души мы оба знали, что единственный способ остановить эти изменения — перестать заниматься любовью. И оба отлично знали, что ни за что на это не пойдем. Как знали и то, что отказ от воздержания для нас не что иное, как своего рода медленное самоубийство. Поскольку я буду молодеть и в конце шкалы исчезну, а он исчезнет в другом конце, и мы оба уйдем в великое успокоение.
В дверь стучали и стучали, звонок звенел и звенел. — Может, это вернулась Этель с пленкой? — подумала я вначале. Но я понимала, что она ни за что не стала бы так настойчиво стучать и звонить. Этель хоть и кажется нахальной, но все же не лишена такта, и она немного как бы заискивающая, а вовсе не шумная и не требовательная. Записанная кассета стоила мне подруги — Этель предала меня, — но и только. А вот кому стоит опасаться этой записи, так это Дорис, и если Дорис захочет заплатить за нее, то старушке Этель повезло. К тому же Этель исчезла, что тоже имело свои плюсы, поскольку, таким образом, постель в Тавингтон-Корте оставалась свободной, если мы с Уолтером вдруг решим ею воспользоваться, что мы и сделали. И ничто не поколеблет моей любви к Уолтеру, что бы ни было на той пленке, что бы Дорис ни заставила его делать в те выпавшие из его памяти часы. Мы потеряли к этой записи всякий интерес.
Внешний мир требовал, чтобы его впустили, и я пошла, открывать дверь. Я восхищенно смотрела на свои нежные белые пальцы, отпиравшие замок. Неужели у меня в девичестве и, правда, были такие красивые руки? Похоже, что так, но кто мог обратить на это внимание, кроме Барли, а он не склонен был отвешивать мне комплименты. Все, что нужно было сделать Уолтеру, — это поднести мои пальцы к своим губам, и мои руки стали прекрасными. Возможно, Уолтер создал меня, как создал на холсте изображение леди Джулиет, мое, а теперь вот и Дорис. Ну, по крайней мере часть. Может, я объект художественного приема, а не его причина? Может, Уолтер перекраивает мир вокруг себя, приводя его в соответствие со своим видением, и теперь у меня нет реальной личности вне его любви? Лишившись его любви, я просто растворюсь, как точка на мониторе компьютера, когда его отключают от сети. Может, это все его рук дело, а я тут и вовсе ни при чем. Барли часто повторял, что это он меня создал. И вот теперь Уолтер уничтожал плоды его творчества.
