– Ой, ты знаешь, Сереженька, у нас же засада на тебя была! – сквозь слезы говорила она, наливая гостям чай с ежевичным листом: – Трое вот такенных «шкафов», днем в доме сидели, в «Сегу» все рубились, а ночью во дворе, в машине дежурили, через сутки менялись! Ох, и надоели же! Но, правда, ребята вежливые, без дурости, не эти… не «братки»! А сегодня утром говорят: «Все, милые барышни, прощайте, невиновен ваш Воронцов!» И уехали! Борька-то чуть не бросался на них, все хамил специально, чтобы подраться… Ну, да Бог с ними. Ты-то как, рассказывай!
Покосившись на Руслана Кимовича – тот блаженно щурился, смакуя ароматный чаек, я начал говорить о наших делах, опуская «боевые» подробности. Пока суть да дело, во дворе раздался шум двигателя и гудок сигнала – приехал Борис.
Он уж и не чаял увидеть меня в живых – вся эта кутерьма со стрельбой, захватами заложников, засадами ФСБ, казалось, должна была в конце концов закончиться очень плохо, в первую очередь для меня.
Мы обнялись, и я даже вскрикнул от боли в раненой руке – так на радостях стиснул меня бывший археолог.
– Ну что, супермен, рассказывай! – улыбающийся Борис присел на табурет, потом резко посерьезнел: – Что с Катей?
– По нашим данным, Катя находиться где-то на севере России, в местечке под названием Комоляки! Да, кстати, познакомься – это Руслан Кимович Хосы, мой шеф, бывший боевой офицер-десантник и… и просто очень хороший человек!
– Ладно, ладно… – проворчал Хосы, пряча глаза за своей всегдашней улыбкой: – Давайте к делу, мужики, у нас мало времени!
Стоя на утоптанной площадке возле машины Бориса, я с улыбкой смотрел, как тот закрывает ворота, ведущие во двор, одновременно что-то рассказывая мне, причем из-за скрипа воротин я не понимал ни слова…
Отвлекшись на мгновение – на крыльцо дома вышли Лена и Хосы, я пропустил тот момент, когда появился ОМОН. Борис, не до конца затворивший вторую половинку ворот, вдруг полетел в снег, одновременно с этим несколько человеческих фигур метнулись через огород, заходя сзади, и даже с крыши дома буквально на наши головы спрыгнули трое крепышей в сером камуфляже, с автоматами и в масках.
– Всем лежать! Лежать, сука! – я получил сильный удар по голове, одновременно с грамотно проведенной подсечкой, и рухнул, как подкошенный, тут же получив сильный удар в бок – омоновец не церемонился с задержанным.
Кто-то прыгнул мне на спину, больно заломил руки, щелкнули, впиваясь в кожу, наручники.
– Встать! – приказ сопровождался чувствительным ударом тяжелого ботинка по спине. Кое-как я встал – с вывернутыми и скованными за спиной руками это было сделать довольно трудно.
Оглядевшись, я сплюнул с досады – точно так же скрученный Борис стоял у ворот, и двое омоновцев обыскивали его, проверяя карманы. Хосы и Лены нигде видно не было.
«Сейчас они обыщут меня и найдут нож и пистолет», – спокойно подумал я, а ловкие руки одного из троих стоявших вокруг меня людей в черных масках уже начали ощупывать одежду. Появился пистолет, потом нож, спецсредства из кармашков жилета. После каждой находки я получал сильный удар в живот от здоровенного камуфляжника с бычими, налитыми кровью глазами – лица его я, понятное дело, не видел из-за маски, но мог представить, что интеллект на нем вряд ли отпечатался. Омоновец стоял чуть справа от меня и бил так, словно я был виноват в том, что у меня нашли, и должен был понести телесное наказание немедленно.
Стоявший сзади боец перед каждым ударом задирал мне скованные руки так, что дыхание прерывалось от боли, и тут же следовал резкий хук в живот, и перед глазами все начинало плыть.
«Что ж вы делаете, суки!», – хотел закричать я, но посмотрел в глаза избивающему меня парню, и понял, что так я лишь разозлю его еще больше.
Обыск закончился. Бориса уже куда то увели, возможно, за воротами омоновцев ждала машина. Мне снова, до ломоты в суставах, вывернули скованные руки, и тоже повели со двора, и тут я услышал сзади:
– Стой, Хомяков! Отбой! Ошибка вышла – сняли с него обвинение!
Я почувствовал, что руки отпустили, и медленно повернулся – на крыльце стоял Хосы, а рядом с ним командир ОМОНА, молодой, довольно симпатичный парень с задранной вверх маской и рацией в руке. Он кивнул:
– Отбой, отбой! Открой наручники и верни ему все – у него есть разрешение!
Пока Хомяков, сопя под маской, доставал ключи и открывал наручники, во двор ввели Бориса, у которого под глазом уже наливался синевой приличный синяк. Командир повторил приказ, и с Бориса тоже «расковали».
Я, растирая запястья, молча огляделся – за все время нашего захвата я не произнес ни одного слова. Злоба, ярость и ненависть к омоновцам, ни за что, деловито и цинично избившим меня, клокотала в душе, и я даже испугался – сейчас вот вернут мне пистолет, а я вдруг не выдержу и перестреляю тут всех?…
Однако – сдержался, и не смотря на дружелюбный тон омоновца, отдававшего оружие и «причиндалы», промолчал. Хосы и ворчащий Борис о чем-то разговаривали с командиром ОМОНа, стоя у крыльца, с которого испуганными глазами смотрела на все происходящее Лена.
Спокойно рассовав всю свою амуницию по карманам и клапанам, я так же спокойно оглядел стоявших вокруг омоновцев в масках, ища те самые, бычьи глаза, наливавшиеся садисткой радостью в моменты, когда их хозяин бил меня в живот. Наконец, вычислив здоровяка, я деревянной походкой подошел к нему, с мстительной радостью заметил растерянность и тень мысли, возникшие в глазах омоновца, и нанес ему быстрый и точный удар, носящий в одной из школ у-шу весьма образное название: «Единорог возмездия лишает насильника мужской сути.»
Омоновец, два метра здоровой, тренированной плоти, замер, а его коллеги вокруг толком ничего не поняли – они, выученные и вышколенные для групповых захватов, в которых им не было равных, вряд ли знали у-шу, древнее искусство жить в гармонии с окружающим миром, а у меня, наоборот, был хороший учитель…
Бычеглазый сломался пополам и рухнул на снег, туда, где пять минут назад лежал я. Из его глотки вырвался дикий вопль, переходящий в стон, а я уже подходил к крыльцу, и только тут омоновцы бросились на меня.
– Отставить! – рявкнул опомнившийся командир, пропустивший начало инцидента, и решивший, что лучшим все же будет свести дело к миру: – Тарасуль, Симонов – помогите ему встать, и все – в машину!
Недовольно ворча, омоновцы подобрали своего товарища и ушли за ворота. Командир повернулся ко мне:
– Обычно мы не прощаем тех, кто нас задевает! Имейте в виду! А что касается жестких мер при задержании – так это просто тактика упреждающего удара, не более! Прощайте, надеюсь, больше не свидимся!
Он сбежал с крыльца и легкой, упругой походкой вышел за ворота. Я проводил омоновца взглядом, сел на ступеньки крыльца, дрожащей рукой достал сигарету, закурил и сплюнул в снег. Мне хотелось плакать от обиды – явное несовершенство мира вновь проявило свое жестокое мурло, оставив свой отпечаток на моем теле и, что важнее и серьезнее, душе.
