Ознакомительная версия. Доступно 80 страниц из 400
А вот аметистовое колечко застряло в памяти, не давало покоя.
Германтов заглянул, однако, надеясь отвлечься и от Вериного колдовства – возможно, мнимого, – и от реального аметистового колечка, в электронную почту.
Торопливое послание от Али: его домашний телефон почему-то не отвечает, мобильный – отключён, ну а те, оправдывалась Аля, что позвонили на кафедру по служебному телефону, толком не представились, назвали только свои фамилии. Но они были так настойчивы, что она, пусть и рискуя получить взбучку, вынуждена была дать его электронный адрес.
Ещё не легче, даже тайно слиняв в Венецию, невозможно уединиться.
Проклятая электронная почта, не знающая границ и таможен!
Письмо первое.
Уважаемый Юрий Михайлович! – писала Загорская. – Извините за дополнительное беспокойство, если не за назойливость, – я уже звонила вам позавчера домой, и отвлекла, как я поняла, от срочной работы, – но сейчас я нахожусь в Венеции, для подготовки к аукциону Кристи мне всё-таки желательно выяснить… Тем более, что, повторюсь, вероятнее всего вопросы мои касаются и ваших родителей. Вновь убедительно прошу Вас сообщить мне… Пересылаю вам фотографии, на которых… Мне важно уточнить, ваша ли мама – оперная певица Лариса Валуа – на этих фотографиях и когда могли быть сделаны эти снимки… Мне важно ваше мнение, так как… Я также завершаю работу над книгой «„Маскарад“ и арест Мейерхольда», в мемуарных записках Михаила Юрьевича Юрьева, великого артиста, сыгравшего Арбенина в «Маскараде» как в первой знаменитой постановке 1917 года, так и при возобновлении мейерхольдовского спектакля через более чем двадцать лет, упоминается некий Михаил Вацлович, приводится даже телефонный разговор с ним… Странное, конечно, совпадение, но не ваш ли это отец…
Тут и Германтов вздрогнул, хотя киновыстрелы уже минут пять как смолкли, софиты угасли: перекур. А строчки запрыгали в глазах.
Некий Михаил Вацлович?
Для меня это важно было бы уточнить, – продолжала Загорская, сообщавшая также, что дополнительную информацию Германтов мог бы почерпнуь в её статье о постановке «Маскарада» и в мемуарных записках Юрьева, которые выложены в Интернете, заранее благодарила и прочее.
Некий… Точное слово, всеобъемлюще точное в этом контексте вопреки своей неопределённости.
Некий Михаил Вацлович – вот он, эфемерный образ отца.
А ведь отца, вполне натурального, видели в последний раз в Александринском театре, на мейерхольдовской премьере возобновлённого «Маскарада», об этом будто в дневнике своём писал Евгений Шварц. Да-да, Германтов-сын многократно возвращался к этому факту, но так и не удосужился записи те прочесть – в дневнике якобы Шварц вспоминал, как в антракте они по фойе кружили.
Ну и что? Об этом действительно давно известно, нет ничего нового в этом факте: и не обязательно было самому об эпохальном факте кружения по фойе читать, можно было сразу поверить на слово, вот он и поверил.
Но и что-то новое появилось.
Сейчас, сию минуту появилось.
«„Маскарад“ и арест Мейерхольда»?
Название для книги хорошее, ёмкое и интригующее, оценил творческую формулу Загорской Германтов, как никто, наверное, понимавший в красивых формулах-заголовках, и мельком подумал: где попадалась ему раньше эта фамилия? Загорская, Загорская – никак не мог вспомнить. Но с какого боку к лермонтовско-мейерхольдовской драме и к возобновлению сенсационной постановки её мог прислониться его отец: ну да, присутствовал на премьере, кружил по фойе, и что с того?
Но ведь на премьере его видели в последний раз.
Как и сорвавшего овации Мейерхольда.
Мейерхольд и отец? Назойливая Загорская словно специально об этом сближении напоминает.
И как бы напоминает ему – уже невольно, непреднамеренно, – что после премьеры «Маскарада» отец исчез.
Что же конкретно произошло с отцом после премьеры «Маскарада»? Вопрос, который Германтов не раз себе задавал, опять повис в воздухе.
Загорская? Знакомая фамилия… Германтов никак не мог вспомнить где, когда от кого мог раньше эту фамилию слышать.
Воздух был прозрачный и… цветоносный, в воздухе словно плавали красочные – голубые, сиреневые, розовые – пылинки; а какие пёстрые фигурки фланировали по набережной!
Маскарад, маскарад – Германтов растерянно озирался, как если бы то, что он сейчас видел вокруг, было полной для него неожиданностью… Постукивая мотором, приближался к берегу вапоретто.
Между тем Ванда возвращалась, шла в сторону Сан-Марко, однако Германтов уже не озирался, он уже опять уткнулся в экран своего ноутбука.
Файл девятый: «Развёртывание временной параболы».
Так, этапы большого пути по наклонной плоскости: лет через сто пятьдесят после Палладио – неопалладианство, вдохновлённое теориями венецианца Карло Лодоли, который как раз в эпоху рококо затосковал по чистоте архитектурных форм, по простоте, затем – неоклассика, то есть классицизм.
Омертвение чистых форм.
Жизнь, упрятанная в корсет схематизма, хиреющая.
Так, время – вперёд, а для Палладио, великого и прославленного, временная парабола – парабола нисходящая; от общего снижения художественного уровня архитектуры как поприща его – к индивидуальному унижению.
Несомненно, Палладио, вознесённый ввысь, не мог не понести ответственность за тот упадок, что случился после него.
Так, листал файлы.
…………………………………………………………
Почему так подвела хвалёная его интуиция, когда повторно за спиной его прошла Ванда, почему он не обернулся?
А ведь если бы обернулся, если бы… Такая вот ситуативная мелочь легко поменяла бы направление текущих событий, но он – не вживлён ли был в него, притормаживая реакции, некий поведенческий чип? – не обернулся.
Почему, почему… Комедия положений сменилась комедией ошибок?
Чьих ошибок – судьбы?
Дудки! У судьбы – свои планы, безошибочные.
Но всегда – тайные.
Хотя и записанные на поведенческий чип.
Пришлось отложить изучение пересланных Загорской фотографий: ноутбук завис, несколько раз перезагружался.
Потом толпа хлынула с вапоретто, причалившего неподалёку.
Переждал шум, смех.
Опять радио, вещающее в сети: камень, брошенный жителем Тверской области, который был в состоянии алкогольного опьянения, разбил окно скоростного поезда «Сапсан», никто не пострадал.
Вот они, фотографии, пересланные Загорской.
Боже мой, мама и Оля Лебзак! В обнимку, какие-то ошалевшие, с безумным блеском глаз и неестественно широко открытыми ртами, ну да, мама, Оля – они пели тогда, ночью, обнявшись, пели в два голоса. Германтова пробивала дрожь – фотография, казалось, звучала, а за покатым плечом мамы, чуть сзади, – были плывучий блеск украшенной новогодней ёлки, чей-то локоть… И всё уплывшее в небытие – плывёт, оказывается, до сих пор, куда-то неподвижно плывёт на изображении, выхваченном магниевой вспышкой из тьмы.
Ознакомительная версия. Доступно 80 страниц из 400
