Книга Линии - Рю Мураками

Сугино подумал, что ствол в Бангкоке все-таки стоило купить. Ту поездку он запомнил очень хорошо. «У меня еще не всю память отшибло. Этот парень вряд ли припрется прямо сейчас, даже если ему захочется помучить меня. А если он грохнет меня на месте… что ж, тогда прощай, удовольствие! К тому же ему трудно будет найти кого-нибудь другого…» — пробормотал он. Потом снова поднес к глазам бинокль и стал изучать улицу, на которую выходили окна его квартиры.

Сугино жил в клоповнике, приютившемся на задворках старого торгового квартала, недалеко от развязки, что соединяла дороги на Иокогаму, Кавасаки и Токио. Из окон была видна железнодорожная линия, по которой стремительно проносились красные, как фасоль, поезда. Пути были проложены в непосредственной близости от стен дома, так что до поезда можно было дотронуться рукой. Каждый раз, когда мимо проходил очередной состав, все стены ходили ходуном. Полгода назад Сугино ушел с фабрики музыкальных инструментов, где он проработал шесть лет. Он бросил работу по субъективным причинам. Когда его перевели из отдела технического развития в отдел продаж, он понял, что ему ничего не остается, как уволиться. Он никогда не считал себя продавцом. В конце концов вместе с ним ушло еще около сотни работников. Профсоюз, боровшийся за улучшение условий труда, посчитал Сугино предателем и шкурником. Тем не менее ему выплатили страховку, которая могла помочь продержаться на плаву года два, если он, конечно, переедет в более дешевую квартиру. Вдобавок из-за своего увольнения он потерял лучшего друга, с которым не расставался со студенческой скамьи. Друг был представителем профсоюза на его фабрике. Разумеется, Сугино больше переживал из-за разрыва с товарищем, а не из-за глупого увольнения. Они познакомились в электротехническом институте, ходили в один и тот же джазовый клуб, а потом оба поступили на работу на это предприятие. Тогда Сугино верил, что они останутся друзьями на всю жизнь.

Они были совершенно разными по своим характерам, и Сугино полагал, что именно в этом и заключалась причина их необычайной дружбы. Друг происходил из очень богатого токийского семейства. Он обладал ярко выраженной индивидуальностью, а в джазе больше всего любил импровизации под босанова и белых исполнителей с Западного побережья.

Сугино был сыном профессора Тосиги. В противоположность своему приятелю, он был человеком сдержанным, почти незаметным, причем эта сдержанность воспитывалась в нем с начальной школы. Его единственным увлечением был джаз. Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, все записи студии «Блю Хот». Больше всего ему нравились те музыканты, что входили в моду. Приятель часто заходил к нему и оставался ночевать. В это время Сугино снимал комнатку в четыре с половиной татами недалеко от храма в Коэндзи. Большую часть времени они проводили в джазовых клубах. Сугино сразу же полюбил такое времяпрепровождение: болтать обо всем и ни о чем, попивая виски, которое его друг таскал у своих родителей. Как-то Сугино заикнулся о том, что было бы неплохо снять квартиру или дом в Токио, но его товарищ попросил не говорить подобных глупостей: это могло ограничить его свободу. «Терпеть не могу подрабатывать. Вообще я думаю, что мне придется жить со своими предками до тех пор, пока я не начну работать. Вот ты-то более удачливый». Если для Сугино институт, где они учились, был просто второсортным заведением, то его друг оценивал его как настоящее унижение. «У меня больше нет сил сдавать экзамены, чтобы поступить куда-нибудь еще, так что ничего не поделаешь», — постоянно твердил он. После знакомства с этим человеком Сугино понял, что на земле никогда не существовало абсолютно счастливых людей. Этого никак не могли понять его знакомые, которые остались жить в деревне, и Сугино думал о них с чувством некоторого превосходства.

Его друг всегда хотел съездить в Бангкок. «Там живет… — говорил он, — там живет старик-пианист, настоящая легенда. Он слинял из Гарлема года четыре тому назад и теперь играет в баре отеля “Ориентал”». После того как его вынудили уйти с работы, Сугино все же съездил в Бангкок, главным образом потому, что его товарищ еще там не был. Перед отъездом он успел переехать на новую квартиру, где ему сразу стало не по себе. Его постоянно преследовало ощущение потери. Когда стены начинали трястись от проезжающего поезда, ему вспоминались последние слова его друга: «Ты поступил не лучшим образом».

Сугино отправлялся за границу впервые в жизни. Он очень надеялся, что путешествие успокоит его смятенный дух. Родители были того же мнения. После увольнения он будто бы «сдулся», его голос несколько ослаб, и отец с матерью забеспокоились. Но Сугино не предусмотрел, что на проживание в отеле «Ориентал» времени фактически не будет. Едва прилетев в Бангкок, группа в полном составе отправилась в Паттайя-Бич. Сугино яростно набросился на сопровождающего и учинил скандал. После этого никто из их группы не захотел делить с ним номер, и он оказался в одной комнате как раз с этим самым сопровождающим. Тот делал вид, что не замечает Сугино, который, в свою очередь, ни разу так и не вышел ни на пляж, ни в ресторан. Он сидел на койке и повторял про себя слова своего друга, слушая, как шумят волны.

После возвращения в Бангкок Сугино первым делом бросился в «Ориентал». Но за роялем в тот вечер сидела какая-то белая барышня. По-английски Сугино не говорил, и ему оставалось только сидеть и слушать девичьи экзерсисы на фортепьяно, от которых его вскоре затошнило. В этом выпендрежном баре он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Вдруг ему померещилось, что он различает голос своего друга в обрывках чужих разговоров, из которых он не понимал ни слова. Его бывший товарищ, смеясь, говорил, что он всегда считал Сугино самым ничтожным в мире человеком. Сугино охватил гнев. Внезапно он почувствовал сильный жар, при этом по спине у него потек ледяной пот и стал собираться под мышками. В сердце медленно вползал страх. Не могло быть ни малейшего сомнения: его друг был где-то рядом, в этом баре. Сугино почудилось, что он уже бывал здесь, сама атмосфера этого заведения показалась ему знакомой. С каждой минутой эта уверенность все больше крепла в нем. Голоса вокруг него мешались в невообразимую какофонию, в которой чувствовалась враждебность. Вдруг в его мозгу всплыли картины далекого детства, которые он считал надежно погребенными в глубинных пластах своей памяти. Взор его помутился, в ушах послышался неотчетливый шум… Вот его мать пылесосит пол, а он, совсем еще грудничок, привязан к ее спине. Отец что-то кричит пронзительным голосом. Мать закрылась в комнате, чтобы не слышать криков. Ее глаза округляются от ужаса, а отец с видом буйно помешанного снова ломится в дверь. Сугино не может понять, о чем говорит отец. Его голос был похож на шум ненастроенного радиоприемника, который кто-то включил на полную громкость. В ту же минуту Сугино пришел в себя и с ужасом огляделся. Он опять сидел в баре, а в уши лилась противная музыка.

Вернувшись в Японию, он много раз звонил своему другу. «Почему ты отправился за мной в Бангкок? Если тебе тоже хотелось туда, ты мог мне об этом сказать? Я уже извинился перед тобой за то, что уволился с работы, так что перестань, пожалуйста, преследовать меня. Я понял. Я все понял. Да, ты прав, я не могу сопротивляться. Ты кого-нибудь нанял? Так скажи ему, чтоб убирался от моих дверей! Сколько их? За мной следит каждый раз новый человек. Зачем тебе это надо? Какое ты имеешь право? Да, я знаю, что это была моя ошибка. Но прошло уже два месяца, и, как я полагаю, можно уж и забыть обо всем. И к тому же я попросил бы тебя не говорить ничего моим родителям. Им не обязательно столько знать обо мне. Так что прекрати доставать их с тем, чтобы я вернулся домой в деревню! Оставь меня в покое, перестань ходить за мной!» — вопил он. Друг молчал все время, а потом печальным голосом посоветовал ему успокоиться. Сугино звонил ему еще раз пятьсот, и на пятисотый раз его бывший товарищ рекомендовал ему обратиться к врачу. После чего он перестал поднимать трубку, хотя Сугино звонил ему и на работу.