Я был верен любимой моей до сих пор,Но в ответ получил я и ложь, и позор.
Двоедушье ее ненавистно Аллаху –Пусть смирится: незыблем его приговор![10]
Я молила о пощаде, но он прикрикнул на раба:
– Ну же, разруби ее пополам и избавь меня от нее, ибо не нужна мне ее никчемная жизнь.
Тут я потеряла всякую надежду выжить и увидела, что жизнь моя кончена, ибо сердце его обратилось в каменную крепость. Задрожав всем телом, я чуть не лишилась чувств, когда услышала звук шагов и голос старухи, прозвучавший, словно рев урагана. Она бросилась моему мужу в ноги, заплакала и взмолилась:
– Прости ее, сынок, не губи. Ради той груди, которая тебя вскормила, прошу тебя об этом – не ради этой никчемной женщины, а ради тебя самого, ибо убивающий неминуемо сам будет убит. Отпусти ее и прогони навсегда из своего дома и из своей жизни.
И она снова заплакала, умоляя его освободить меня. Наконец он смилостивился.
– Но я не дам ей уйти, не оставив на ее теле вечного клейма, – сказал он.
Он приказал рабам сорвать с меня одежду и сесть на меня сверху. Муж взял палку из айвового дерева и избил меня так, что я едва не умерла. После этого он велел рабам отнести меня под покровом ночи к моему дому и оставить под дверью.
Сестры заплакали, увидев меня. Сестра – хозяйка дома лечила меня мазями и снадобьями, но ничто не могло унять боль и исцелить шрамы на теле и в душе. Я пролежала в постели несколько месяцев и наконец оправилась, но тело мое осталось обезображено, как ты видишь, о повелитель правоверных.
Как-то раз я отважилась подойти к дому моего мужа. Но, увы, дом оказался разрушен, а переулок, в котором он стоял, превратился в мусорную кучу. В великой печали я вернулась домой и поклялась, что никогда больше не стану думать ни о нем, ни о каком другом мужчине.
Сегодня вечером, как и во все вечера, мои сестры, черные собаки, получили триста ударов плетью. И с каждым ударом мои старые раны открываются и начинают кровоточить, и я извиваюсь от боли, и сердце мое разрывается от муки.
Так и жила я затворницей с моими сестрами и двумя суками до сего дня, когда младшая сестра позволила носильщику доставившему наши покупки домой, поужинать с нами…
Такова моя история, о добрейший калиф.
Калиф пригласил избитую сестру сесть и вызвал закупщицу:
– Думаю, и тебе есть что рассказать… Я заметил, с какой обидой и горечью ты поешь. Я ведь не ошибаюсь? Расскажи, не потерпела ли и ты обиды от мужчины?
И третья сестра, закупщица, начала:
– О повелитель правоверных…
Рассказ закупщицы
О, повелитель правоверных… – начала она и замолчала, сняла шаль с плеч и накинула ее на голову. А потом тихо заплакала, утирая слезы краем шали. – О повелитель правоверных, с твоего разрешения я воздержусь и не стану рассказывать.
– Здесь каждый рассказал свою историю, – напомнил калиф. – Помнишь: когда я вошел в этот дом переодетым с визирем и Абу Нувасом, вы, три сестры, угрожали нам смертью, если мы не откроемся. Настал твой черед – приступай.
– С твоего позволения, – сказала закупщица, – я должна предупредить, что моя история только смутит тех, кто здесь присутствует, и потому…
Но калиф жестом прервал ее и приказал начинать. И она покорилась.
– Увидев, сколько натерпелись мои четыре сестры от своих мужей, я дала зарок замкнуть сердце на ключ и никогда не думать ни о любви, ни о браке. Но злая судьба все же настигла меня. О да, повелитель правоверных, она, словно волна, подхватила меня, и я чуть не погибла, подобно пчеле, захлебнувшейся в своем же меду. Я говорю «мед», потому что купалась в блаженстве и счастье любви, оказавшись во дворце самого калифа.
Калиф обратил на нее взгляд, полный недоумения и любопытства, а закупщица продолжала:
– Меня пригласили на пир по случаю обрезания первенца моей двоюродной сестры. К моему удивлению, в пиршественный зал вошла госпожа в сверкающих одеждах, и, еще не услышав, как женщины перешептываются между собой: «Зубейда, госпожа Зубейда», я подумала про себя: кто эта прекрасная женщина, как не царица?