Он спросил меня, о чем я мечтаю.
— Хочу стать актрисой, — сказала я.
— А вы уже играли на сцене?
— Да, с двенадцати лет. А в какой-то пьесе я даже сыграла пожилую английскую даму, мама дала мне свои старые платья, пришлось напялить.
Вдруг он встал и сказал:
— Как обидно — такой молоденькой девчонке и играть старуху. — И поцеловал меня в щечку, вроде как сочувственно. Я рассмеялась, а он проговорил: — Бедненькая молоденькая девчонка, — и поцеловал меня в губы.
Я сидела на стуле, он меня поднял и стоял теперь передо мной; ему, бедняге, пришлось правую ногу на весу держать, чтобы не оказаться ниже меня. Он целовал меня долго-долго и все это время держал ногу на весу, пока вдруг не покачнулся и чуть не упал.
— У меня от тебя голова закружилась, — сказал он и, обхватив меня за талию, хромая, повел к постели. Я смеялась и чувствовала, что совращаю его своим смехом. Благодаря смеху мне не приходилось говорить никаких лживых слов, так что, когда он раздевал меня и раздевался сам, я смеялась без умолку. А потом он сразу на меня набросился. Мне было очень больно, я вся затряслась и сказала ему:
— Чуть-чуть полегче, я еще девственница.
Он испуганно сел в постели и говорит:
— Я не сплю с девственницами. Я думал, ты опытная женщина.
— Сегодня ночью мой последний шанс, — призналась я. — Завтра у меня уже духу не хватит.
В турецких газетах часто писали: «Он отнял у нее ее сокровище, теперь он обязан на ней жениться». Поэтому я сказала:
— Я не хочу замуж, я хочу только избавиться от своей девственности.
— Нет, — не согласился он, — мы будем спать с тобою только как брат и сестра, — и положил между нами подушку.
Эта подушка сразу напомнила мне множество историй про супружеские измены в Турции. В гостиничном номере мужчина тешится в постели со своей любовницей, жена его выслеживает, врывается вместе с полицией в гостиницу, полиция вскрывает двери номера, фотографы с камерами и фотовспышками тут как тут — но коварный изменщик уже положил между собой и своей возлюбленной подушку. И потом на суде спокойно заявляет: «Позвольте, господин судья, ведь между нами была подушка». Действительно ли подушка имела в глазах судей столь неопровержимую юридическую силу, я точно не знала, может, все это вообще были только газетные байки. Как бы там ни было, но колченогому социалисту недолго удалось продержать между нами подушку, вскоре он ее отбросил, меня снова сотрясала дрожь, но он был ужасно возбужден и набрасывался на меня снова и снова. Потом всякий раз вставал, хромая, шел к умывальнику и мылся. И меня заставлял мыться, а потом засовывать во влагалище маленький кусочек мыла.
— Мыло, оно семя убивает, — пояснил он.
Наутро я встала, собираясь на работу, и не обнаружила на постели следов крови.
— Я шесть раз с тобой переспал, никакая ты не девственница, — заявил социалист.
Утренним автобусом я поехала на работу в отель «Берлин»; было еще очень рано, и я долго мылась под гостиничным душем. В клубах пара в душевой почти ничего не было видно. Я смотрела на свои руки, ноги, груди, и там, в этих горячих облаках пара, я поняла, что потеряла свой бриллиант в Париже, я оставила его у Хорди, — еще в Париже, сама о том не зная, я стала женщиной. В детстве, в старой книжке, которую мама от меня прятала, я прочла множество всяких историй про девственную плеву. Книга была в потертом старинном кожаном переплете, на котором мужчина и женщина обнимались, витая среди звезд. В той книге потеря девственности всякий раз описывалась как трагедия и страшный грех, причем описывалась очень витиеватым старинным языком, который я порой и понимала-то с трудом. Долго стояла я под душем в облаках пара, снова и снова повторяя одно только слово: «Хорди».
На работе я вдруг заметила, что стесняюсь мужчин. Раньше их вокруг меня как будто не было, а теперь я стала их замечать. Я обращала внимание на всякие мелочи в их облике: хорошо ли они выбриты или, наоборот, сколько дней не брились и какие у них руки. В номерах, перестилая постели, я заглядывала в шкафы, изучая их костюмы и ботинки. Я как будто спустилась с горы, на которую до того долго взбиралась, а теперь перевалила, и там, под горой, оказались мужчины. Путь, что пролегал от меня до них, теперь был позади. В какой-то сказке юноша отпирает двери, которые ему запрещено было открывать, обнаруживает за ними множество прекрасных дев и, ослепленный их красотой, засыпает. На следующий вечер, прежде чем снова войти в запретные покои, он нарочно порезал себе мизинец, чтобы чувствовать боль, не заснуть и последовать туда, куда уведут его прекрасные девы. Вот и я тоже порезала себе палец, чтобы не заснуть и последовать туда, куда уведет меня красота мужчин.
После работы я пошла в кафе «Штайнплац». Мой колченогий социалист уже ждал меня у входа, схватил за руку, втащил в автобус и сказал:
— Поехали.
Мы пришли к нему на квартиру, он показал мне зубную щетку и буркнул:
— Вот, для тебя купил.
Мы опять спали друг с другом, и он опять мне объяснял:
— Не забывай про мыло, чтобы детей не было. Я ведь хочу, чтобы с тобой и через несколько лет можно было переспать.
— Зачем тебе?
— Через несколько лет ты будешь потрясающей женщиной, сейчас ты пока женщина-девочка. Но ты быстро всему научишься.
Он записал стамбульский телефон моих родителей, чтобы года через два найти меня в Стамбуле.
Между тем в нашем студенческом объединении турецкие студенты каким-то образом прознали, что я переспала с колченогим социалистом. В те дни я ночевала у одной парочки из объединения, и как — то утром, едва девушка ушла на работу, ее парень подошел к моей кровати.
— Давай переспим разок.
— Нет, что скажет твоя подружка, она ведь и моя подруга, нет.
— Да она не рассердится, она поймет, она же социалистка.
Но мы не переспали, а, как были в пижамах, подробно обсудили с ним вопрос, как надо себя вести, если твой друг или твоя подружка переспит с кем — то еще, — надо сердиться или не надо? В прокуренной комнате было душно и неуютно, пахло табаком и непроветренными постелями. Итак, я сказала «нет», но настоять на «нет» оказалось куда труднее, чем на «да». Получается, скажешь «да» — надо своего добиваться, но и если скажешь «нет», от тебя тоже так просто не отстанут.
Я спросила парня:
— Так что ты будешь делать, если она переспит с кем-то еще?
— Да не переспит она.
— Откуда ты знаешь, почему ты так уверен?
— Да знаю, и все.
— А я говорю, не можешь ты этого знать.
— Про нее я точно знаю, а вот про тебя — не уверен.
— Вот как?
— Да нет. Но у тебя смех какой-то зазывный. Об этом и другие ребята в объединении говорят.
