Ребенком она обожала мать и отца, любила их безмерно, но что могла ей дать в ответ тяжело больная мать, суровый, замкнутый отец?
Она обожала и своих зверушек — горько плакала, когда ее ненаглядный спаниель умер от старости.
А в Питере она любила саму любовь, а не мужчину. Но как трудно это попять, признаться себе в этом.
Грейс между тем собрала чемодан.
— Больше вам ничего не понадобится, мисс Синтия? Вы ведь только на одну ночь?
Вопрос звучал мольбой.
— Может быть, чуть дольше, Грейс, — сказала Синтия, отводя глаза.
Грейс поднялась с пола.
— Ну-ка, мисс, слушайте меня! У вас сил не хватит разъезжать одной. Вам стало получше — сразу видно, да только в себя вы еще не пришли. Да такое волнение целые сутки! Вы и ночь-то не спали, знаю. Слышала, вы все по дому ходите. А в шесть утра уже шторы подняли.
— Простите, что разбудила, Грейс. Я старалась потише.
— Вы меня не разбудили, мисс. Когда ревматизм мучает, я плохо сплю. И еще о вас беспокоилась.
— Беспокоились обо мне? — удивилась Синтия. — Почему?
Грейс кивнула:
— Ну, да, мисс. Вчера вечером старик Эбби после работы зашел и сказал: мол, сам видел, мистер Питер в «Березы» пожаловал. Я сперва не поверила, ну, думаю, выпил старик лишку, или что. А он говорит: видел, он из автомобиля вылезал со своей американской женой-модницей.
Синтия улыбнулась.
— Новости в здешних краях быстро распространяются, Грейс.
— Коли плохие, очень быстро! — подтвердила Грейс. — Я еще подумала, каково вам будет узнать про это… Но чтоб вы отсюда сбежать надумали, никак не ждала.
— Да, сбегаю, именно! Вы меня осуждаете?
— Что бы вы ни сделали, мисс, не стану осуждать. Слишком уж вам тяжело пришлось. Только здесь ваш дом, здесь вам и жить. А мистер Питер — гость. Как приехал, так и уедет.
— Я должна уехать, Грейс, — тихо сказала Синтия.
Она достала из шкафа шляпу.
— Позвоните, пожалуйста, закажите мне такси. Может, я еще успею на поезд в час девятнадцать.
— Сейчас закажу, мисс, а Роза вам мигом что-нибудь приготовит, надо поесть на дорогу.
— Не надо, я ничего не хочу, — запротестовала было Синтия, но Грейс уже была за дверьми.
Синтия со вздохом обернулась к туалетному столу. Она понемногу успокаивалась — все не так плохо, не так мрачно, как казалось полчаса назад. Грейс с нею, Грейс и Роза, и вилла, которая постепенно становится ей родным домом. Но сейчас она не может здесь оставаться, пока Питер гостит в «Березах».
Поезд в час девятнадцать пришел полупустой. По дороге Синтия пыталась разобраться в своих чувствах, внести ясность в путаницу мыслей, но снова и снова возвращалась к одному и тому же — к стремлению бежать, скрыться, не видеть больше Питера, забыть его навсегда.
Наконец поезд прибыл на Паддингтонский вокзал, и на перроне среди спешащих пассажиров, торопливых носильщиков у нее возникло чувство потерянности, ей казалось, будто все бесцельно, бессмысленно, потому что именно здесь конец пути.
Она заставила себя пройти через перрон на площадь, взяла такси назвала водителю адрес тихого семейного отеля, где всегда останавливался отец.
— Возьму номер — и что потом? — в отчаянии спрашивала она себя.
Синтия вдруг посмотрела на свои руки, белые, ухоженные, отвыкшие от работы, и ответ пришел сам собой. Работа спасала ее прежде. Спасет и сейчас.
Она опять пойдет в медсестры, снова обретет утешение и цель в жизни. Быть может, хотя такое маловероятно, найдет даже забвение.
По правде говоря, раньше ей это не удавалось, она не умела забывать. Но раньше она не хотела забыть Питера, она желала помнить о нем, хранила драгоценные воспоминания о тех годах, когда они были вместе и которых, как клялась она себе, отнять у нее не сможет никто и никогда.
Она вспоминала Питера, каким видела его несколько часов назад — слабовольный, эгоистичный, бесчестный. А что он ей предлагал! Сердце ее кричало от боли, нанесенная рана причиняла мучительное, нестерпимое страдание.
Питер разрушил ее самоуважение, нанес нестерпимое оскорбление.
Пелена вдруг спала с ее глаз, и Синтия увидела, что человек, так ею любимый, не существовал вовсе. Он оказался просто плодом ее воображения.
И вот наконец она осталась один на один с правдой, жестокой и горькой правдой, которую трудно вынести и еще труднее смириться с ней.
В отеле не было номеров, но портье, проработавший там почти полвека, вспомнил фамилию ее отца и по старому знакомству предложил ей крошечную каморку, закуток на шестом этаже.
— Конечно, комнатка маленькая, мисс Морроу, — печально заключил он. — Мы там обычно селим горничных, но Лондон буквально забит приезжими, и люди согласны на что угодно, было бы где голову преклонить.
— Я с удовольствием возьму эту комнату, — сказала Синтия, — большое спасибо!..
— Не за что, мисс Морроу. Мы всегда рады старым клиентам. Но все теперь уже не так, как прежде. Да, воистину времена переменились.
Портье горестно потряс седой головой и подозвал нахального, очень современного мальчишку-коридорного, чтобы тот проводил Синтию.
Безликая, унылая обстановка совсем ее не огорчила, ей сейчас было по душе все неприметное, неброское, лишь бы не напоминало о других местах, другом времени, других людях.
Синтия подошла к тумбочке у кровати, сняла телефонную трубку, назвала номер, и через минуту ей ответили:
— Больница Святой Агнессы.
— Могу я поговорить со старшей сестрой?
— Посмотрю, есть ли такая возможность. Ваше имя?
— Синтия Морроу — сестра Морроу.
— Хорошо, не кладите трубку.
Ждать пришлось долго. Наконец в трубке сказали:
— Соединяю вас со старшей сестрой.
В рубке щелкнуло, и Синтия услышала знакомый голос:
— Сестра Морроу?
— Да. Вы меня помните?
— Конечно, помню.
— Я хотела бы увидеться с вами. Вы не смогли бы принять меня прямо сейчас, я поблизости.
В трубке помолчали.
— Я могу принять вас через три четверти часа, сестра. Ровно через сорок пять минут.
— Благодарю вас! Большое спасибо.
Синтия положила трубку. Она причесалась, попудрилась, слегка подкрасила губы, подумала немного, стерла помаду. Вымыла руки, поискала в чемодане свежую пару перчаток, не нашла, спустилась вниз и попросила швейцара остановить для нее такси.
