Полицейский «Джип» с открытым верхом остановился у ворот великолепного дома, похожего на дворец.
— Выходите, девушка! — резко скомандовал сержант.
— Ой! Что это за полицейский участок?! — удивленно спросила Гита.
— С ума сошла? Своего родного дома не узнаешь, — строго упрекнул ее полицейский.
— Мой дом? — растягивая слова, удивленно произнесла Гита. — Инспектор, послушай, что это произошло с ним? С тех пор, как я ушла отсюда, он стал расти. Он же был вот такой маленький, — указала она жестом руки, — а теперь вон какой вымахал! — с веселой иронией по-детски заключила Гита.
— Слушай, я не шучу при исполнении служебных обязанностей, — грубо оборвал полицейский ее болтовню.
— Выходи из машины! — еще раз сухо приказал он.
— А я тоже не собираюсь шутить. Просто это не мой дом, вот и все, — отчеканила Гита и отвернулась от инспектора.
— Вытащите ее из машины, — распорядился сержант, теряя терпение.
— Да я правду говорю, это не мой дом!
Двое полицейских, демонстрируя остатки деликатности, которые еще уцелели в них, несмотря на их грубую профессию, легко подхватив знатную беглянку под руки, высадили ее из машины.
— Оставьте меня! — возмущалась девушка. — Вы что, все с ума посходили, что ли?! Это не мой дом, я вам говорю! Отпустите меня, вам говорю! — требовательно восклицала Гита, пытаясь вырваться из цепких рук полицейских.
Полицейские, наслышанные о «выступлении» беглянки в участке, ни на секунду не выпуская ее из рук, в сопровождении сержанта вошли в дом.
Навстречу им вышел Раму, а за ним Каушалья в халате из голубого шелка, затканного крупными пестрыми цветами. Она во все глаза рассматривала вошедших, на миг застыв от удивления и, как сова, округлив глаза. Вслед за ней по лестнице спустился Бадринатх. На нем была белая рубашка и серые брюки на подтяжках. На его носу красовались очки в блестящей оправе.
— Вы ее мать? — обратился к Каушалье полицейский и жестом дубинки указал на Гиту, которая стояла в непринужденной позе. На губах ее играла улыбка, а на лице не было и тени смущения.
— Мы… мы… мы… приемные… — начал, заикаясь, Бадринатх.
— Она наша приемная дочь, воспитанница, вот как надо отвечать! — оборвала его Каушалья.
— Да, — выдавил Бадринатх междометие, которое далось ему нелегко.
— Это ваша воспитательница? — указывая на Каушалью, обратился к Гите сержант, привыкший к ведению допросов и протоколов.
— Да зачем она мне нужна?! — с отвращением ответила Гита и отвернулась от Каушальи.
— Как я рада, милочка, что ты опять вернулась к своей тете, — запела та, расточая ласковые интонации и улыбаясь.
— Э-ге-ге! Мало ли что ты рада, дорогая толстуха! — дразня ее, парировала Гита.
— Ее надо не только воспитывать, но и лечить, — резонно заметил полицейский с дубинкой.
— Как только вы уйдете, я займусь ее лечением, обязательно займусь, — ответила Каушалья с прозрачными намеками. — Кажется, нужно возобновить процедуры, — заключила она аллегорическим выражением, которое не поняли, пожалуй, только полицейские.
— Я понял, что мы задержались у вас, — тактично сказал сержант и тронул блестящий козырек фуражки.
— И я тоже, — вставила Гита.
— Нет, доченька, ты с ними не пойдешь! — отрезала Каушалья.
Полицейские поспешно удалились, закрыв за собой дверь.
— Что-что?! — со смехом воскликнула Гита. — Ну уж нет, моя дорогая! Один раз пошутила и хватит! Во второй раз от твоей шутки мне уже не смешно.
В это время появилась Шейла в блестящем платье-мини. Она с удивлением рассматривала Гиту, оценивая ее брючный костюм.
Ее младший брат Пепло, сияя и не скрывая радости, подошел к Гите.
— Вернулась! Зита! Девочка моя вернулась! Зита! Зита! Зита! Где ты столько времени пропадала? — послышался хрипловатый возглас Индиры, которую на кресле-каталке вез Бадринатх.
— Бабушка! Наконец-то вернулась наша Зита, — подбежав к бабушке, звонко вторил ей Пепло.
— Как ты могла оставить свою бабушку! — протягивая руки к Гите, со слезами вопрошала Индира.
— Зачем ты ушла от нас, сестра? — серьезно спросил Пепло, и голос его надломился. Он подошел к Гите, которая обняла его за плечи, и мальчишка, чуть не плача от радости, прильнул к ней.
— А… а! Сейчас рады! А искал ее кто-нибудь, кроме меня? Я, как проклятая, бегала по всему городу! Только позорилась! — упрекая всех домочадцев, закричала Каушалья.
— Все-таки, Каушалья, девочка нашлась. Тебе не следует так ругаться, — пытался урезонить ее супруг.
— Она опозорила нас! — завопила Каушалья. — Вот чего ей не следует прощать, — подняв руку вверх, отчеканила она и, резко повернувшись к Гите, строго заявила: — Знай только одно: еще хотя бы раз уйдешь из дома, изобью до смерти! — с этими словами она влепила Гите мощную оплеуху.
— Пойдем, дочка, — бросила она Шейле.
— Э…э…э… — мямлил раздосадованный Бадринатх.
— Ты что это? Может, извиниться захотел?! А ну, за мной! — скомандовала ему Каушалья грозным голосом.
— Бэ…э…э…бэ… — только и смог, словно ягненок, проблеять Бадринатх, совершенно подавленный напором своей благоверной.
Гита, не в силах оставаться больше безучастной и желая отомстить обидчице и за себя и за Бадринатха, хотела приемом «уложить» толстуху на пол, но стон и возгласы:
— Зита, милая, где ты? — остановили ее. Она подбежала к креслу-каталке.
— Боже мой? Что с ней? — с состраданием в голосе воскликнула Гита.
— Бедняжка потеряла сознание, — тихо ответил Бадринатх.
— Бабушка! Бабушка! — закричал Пепло. — Что с тобой, бабушка?!
— Позвольте, я отвезу бабушку в ее комнату, — пробормотал испуганный Бадринатх и пошел, осторожно толкая перед собой кресло-каталку. Гита и Пепло пошли вслед за ним.
Гита, обладая чутким и отзывчивым сердцем, сразу прониклась глубокой жалостью ко всем в этом доме, кто страдал от злого нрава Каушальи.
— Что мне еще сказать тебе, девочка? — продолжил Бадринатх прерванный разговор, когда они вошли в комнату бабушки. — Уже три дня у нее высокая температура, но никому до этого нет дела. Лекарство давно кончилось, — с горечью в голосе проговорил сын, сверкнув очками в тонкой золоченой оправе. — Если бы у меня были хоть какие-нибудь деньги, я бы купил, что надо. Но кто из них даст хотя бы одну медную монету?
— Сестра, — вступил в разговор Пепло, — когда тебя не было, бабушка попросила маму купить ей лекарство, но она так сильно раскричалась на нее, что бабушка только закрыла лицо руками и заплакала.
Гита, слушая слова этого доброго мальчугана в коротких штанишках и футболке, очень расчувствовалась. В ее больших черных глазах светились искры истинного сострадания и понимания.
