Несколько раз около Ивана Ильича с чавканьем в дерево хлопала пуля, валилась ветка. Он свернул с шоссе на поле и пробирался наугад кустами. Стрельба так же внезапно начала затихать и окончилась. Иван Ильич снял фуражку и вытер мокрый лоб. Снова было тихо, как под водой, лишь падали капли с кустов. Слава богу, Дашины письма он сегодня прочтет. Иван Ильич засмеялся и перепрыгнул через канавку. Наконец совсем рядом он услышал, как кто-то, зевая, проговорил:
— Вот тебе и поспали, Василий, я говорю — вот тебе и поспали.
— Погоди, — ответили отрывисто. — Идет кто-то.
— Кто идет?
— Свой, свой, — поспешно сказал Телегин и сейчас же увидел земляной бруствер окопа и запрокинувшиеся из-под земли два бородатых лица. Он спросил:
— Какой роты?
— Третьей, ваше благородие, свои. Что же вы, ваше благородие, по верху-то ходите? Задеть могут.
Телегин прыгнул в окоп и пошел по нему до хода сообщения, ведущего к офицерской землянке. Солдаты, разбуженные стрельбой, говорили:
— В такой туман, очень просто, он речку где-нибудь перейдет.
— Ничего трудного.
— Вдруг — стрельба, гул — здорово живешь… Напугать, что ли, хочет или он сам боится?
— А ты не боишься?
— Так ведь я-то что же? Я ужас пужливый.
— Ребята, Гавриле палец долой оторвало.
— Заверещал, палец вот так кверху держит.
— Вот ведь кому счастье… Домой отправят.
— Что ты! Кабы ему всю руку оторвало. А с пальцем — погниет поблизости, и опять пожалуйте в роту…
— Когда эта война кончится?
— Ладно тебе.
— Кончится, да не мы это увидим.
— Хоть бы Вену, что ли бы, взяли.
— А тебе она на что?
— Так, все-таки.
— К весне воевать не кончим, — все равно все разбегутся. Землю кому пахать — бабам? Народу накрошили — полную меру. Будет. Напились, сами отвалимся.
— Ну, енералы скоро воевать не перестанут.
— Это что за разговор?.. Кто это тут говорит?..
— Будет тебе собачиться, унтер… Проходи…
— Енералы воевать не перестанут.
— Верно, ребята. Первое дело, — двойное жалованье идет им, кресты, ордена. Мне один человек сказывал: за каждого, говорит, рекрута англичане платят нашим генералам по тридцать восемь целковых с полтиной за душу.
— Ах, сволочи! Как скот продают.
— Ладно, потерпим, увидим.
Когда Телегин вошел в землянку, батальонный командир, подполковник Розанов, тучный, в очках, с редкими вихрами, проговорил, сидя в углу под еловыми ветками, на попонах:
— Явился, голубчик.
— Виноват, Федор Кузьмич, сбился с дороги — туман страшный.
— Вот что, голубчик, придется нынче ночью потрудиться…
Он положил в рот корочку хлеба, которую все время держал в грязном кулаке. Телегин медленно стиснул челюсти.
— Штука в том, что нам приказано, милейший Иван Ильич, батенька мой, перебраться на ту сторону. Хорошо бы это дело соорудить как-нибудь полегче. Садитесь рядышком. Коньячку желаете? Вот я придумал, значит, такую штуку… Навести мостик как раз против большой ракиты. Перекинем на ту сторону два взвода…
16
— Сусов!
— Здесь, ваше благородие.
— Подкапывай… Тише, не кидай в воду. Ребята, подавайте, подавайте вперед… Зубцов!
— Здесь, ваше благородие.
— Погоди-ка… Наставляй вот сюда… Подкопни еще… Опускай… Легче…
— Легче, ребята, плечо оторвешь… Насовывай…
— Ну-ка, посунь…
— Не ори, тише ты, сволочь!
— Упирай другой конец… Ваше благородие, поднимать?
— Концы привязали?
— Готово.
— Поднимай…
В облаках тумана, насыщенного лунным светом, заскрипев, поднялись две высокие жерди, соединенные перекладинами, — перекидной мост. На берегу, едва различимые, двигались фигуры охотников. Говорили и ругались торопливым шепотом.
— Ну что — сел?
— Сидит хорошо.
— Опускай… осторожнее…
— Полегоньку, полегоньку, ребята…
Жерди, упертые концами в берег речки, в самом узком месте ее, медленно начали клониться и повисли в тумане над водой.
— Достанет до берега?
— Тише опускай…
— Чижол очень.
— Стой, стой, легче!..
Но все же дальний конец моста с громким всплеском лег на воду. Телегин махнул рукой.
— Ложись!
Неслышно в траве на берегу прилегли, притаились фигуры охотников. Туман редел, но стало темнее, и воздух жестче перед рассветом. На той стороне было тихо. Телегин позвал:
— Зубцов!
— Здесь!
— Лезь, настилай!
Пахнущая едким потом рослая фигура охотника Василия Зубцова соскользнула мимо Телегина с берега в воду. Иван Ильич увидел, как большая рука, дрожа, ухватилась за траву, отпустила ее и скрылась.
— Глыбко, — зябким шепотом проговорил Зубцов откуда-то снизу. — Ребята, подавай доски…
— Доски, доски давай!
Неслышно и быстро, с рук на руки, стали подавать доски. Прибивать их было нельзя, — боялись шума. Наложив первые ряды, Зубцов вылез из воды на мостик и вполголоса приговаривал, стуча зубами:
— Живей, живей подавай… Не спи…
Под мостом журчала студеная вода, жерди колебались. Телегин различал темные очертания кустов на той стороне, и, хотя это были точно такие же кусты, как и на нашем берегу, вид их казался жутким. Иван Ильич вернулся на берег, где лежали охотники, и крикнул резко:
— Вставай!
Сейчас же в беловатых облаках поднялись преувеличенно большие, расплывающиеся фигуры.
— По одному бегом!..
Телегин повернул к мосту. В ту же минуту, словно луч солнца уперся в туманное облако, осветились желтые доски, вскинутая в испуге чернобородая голова Зубцова. Луч прожектора метнулся вбок, в кусты, вызвал оттуда корявую ветвь с голыми сучьями и снова лег на доски. Телегин, стиснув зубы, побежал через мост. И сейчас же словно обрушилась вся эта черная тишина, громом отдалась в голове. По мосту с австрийской стороны стали бить ружейным и пулеметным огнем. Телегин прыгнул на берег и, присев, обернулся. Через мост бежал высокий солдат, — он не разобрал кто, — винтовку прижал к груди, выронил ее, поднял руки и опрокинулся вбок, в воду. Пулемет хлестал по мосту, по воде, по берегу… Пробежал второй, Сусов, и лег около Телегина…
