…И-ивушка зеленая, Над рекой склоненная, Ты скажи, скажи, не тая, Где-е любо-овь моя?
Глава 22
«В привилегированном обществе тысяча золотых украшений»
— Ой, — сказал драматург Михаил Дурненков, — опять красота. — Он вчера сочинял пьесу допоздна про изменение климата, поэтому вышел на палубу невыспавшийся, в тапочках и с чашкой кофе.
За бортом проплывали айсберги, голубые в синеву, а за плавучими льдами огромной стеной вставал фронт ледника, вдоль которого, метрах в тридцати, распустив паруса, почтительно и осторожно, как при встрече с китами, плыл «Ноордерлихт», не нарушая тишины, настолько медленно, что казалось, корабль стоит, а ледник проплывает перед нами во всей своей мощи и великолепии. Такого количества льда мы сроду не видели.
Лед был всюду, он окружал нас полупрозрачным куполом, излучая сверкание и колоссальную энергию. Эта энергия обладала огромной проникающей силой: она очищала и наполняла тебя от макушки до пяток, делая соучастником своих таинств.
Для пущей торжественности Пол DJ Спуки всем по очереди давал слушать ораторию Горецкого, попутно инструктируя, как надо совмещать музыку с живым арктическим пейзажем. Льдины отражались в небе, северные капитаны такой белый отблеск зовут «ледяное небо».
Увековечивая игру взаимных отражений, Леня перевел фотокамеру в режим видео, чтобы наши дети и внуки, а когда появятся, и правнуки, могли часами наблюдать эту медитативную картину, сосредоточившись на ощущении Вечности. И чтобы в конце концов доконать их этим зрелищем.
— Идет корабль во льдах и распространяет запах коричного печенья, — заметил Леня. — Нерпы думают: «Елки-палки, какая жизнь-то у них там, где маленькие светлокожие тюлени плывут на красной льдине».
— А представляете, как тут будет, когда нас не будет? — отозвался Миша.
— И не будет этого запаха печенья, — добавила я.
— Запах печенья за спиной дает ощущение жизни и уверенность в том, что мы существуем, — сказал Леня.
— Совершенно работать не хочется в такой обстановке, — вздохнул Миша. — Только циничное сознание должно спасти нас от необратимого преображения. Давайте поговорим о деньгах. Вот вы сколько получаете?
— Мало, хотелось бы еще, — с готовностью поддержал разговор Леня. — А ты, Миша, наверное, много?
— В нефтяные годы набегало, а сейчас — никакого сравнения, — отвечал с грустью Миша. — Помнится, нам с братом отвалили приличный гонорар в Стратфорде-на-Эйвоне, на родине Шекспира. После премьеры актеры быстрей зрителей побежали занимать места в паб «Dark and Dirty». Колоритное местечко — стриптиз-бар, мулатки ходят с силиконовыми грудями. Славка, брат, спустился в туалет, а там огромный негр — намочил ему руки и спрыснул одеколоном. Так Славка все ему деньги с перепугу и отдал.
Разгребая льдины веслами, мы причалили на «зодиаке» к берегу, который приветливо встретил нас беленьким снежком, песчаным пляжем, залитым прозрачным солнечным светом.
Был отлив, поморы говорили: «Вода кротка». Мы даже забоялись бросать около моря спасательные жилеты. Саймон поинтересовался у Волкова, когда, собственно, прилив? И на всякий случай посигналил на корабль, чтоб Афка присматривала в бинокль за нашими вещами на берегу.
— Okay! — отозвалась Афка. — I wish you a nice walk!
Странно было осознавать, что у нас под ногами расстилается дно Ледовитого океана.
Я говорю:
— Миш, а вообще, как пьесы пишутся? По какому принципу?
— Пьесы пишутся так, — отвечал Михаил Дурненков, шагая по спутанным ламинариям и лужам, прошитым вдоль и поперек иглами кристаллов, и это все поскрипывало, похрустывало под его сапогами, простыми, резиновыми, без утеплителя, которые Миша по случаю отхватил в Лонгьире.
Вокруг спокойствие, умиротворенность, лоскутные горы, влажные пески…
— Запомни, драматургия, — звучал посреди этой безмятежности одинокий голос Миши, — работает по схеме. Герой боится одного. Хочет другое. А получается абсолютно третье. А ты преграды ему ставишь на пути. И обязательно существует второй план. Например: перегорела в доме лампочка. Герой собрался в магазин. А женщина его не отпускает, задерживает, находит новые и новые предлоги, чтоб он остался. Он: нет, нет, нет (неуверенно)… И наконец: все, я ухожу.
Миша сказал это решительно и безвозвратно. С такими серьезными глазами. Я даже вздрогнула, настолько бесповоротно он произнес эти слова. И тут же — нейтрально:
— То есть, ты поняла, да? Ему надо в магазин лампочку купить. А речь о том, что — я ухожу. Но он это скажет в конце. Или, — говорил Миша, — из сибирской деревни в Москву приезжает отец. И вот он сидит все время — кемарит и безучастно смотрит в телевизор. Затормозился в городской квартире. Так, правда, было с моим папой. И я представил, если б я пришел домой, а его нет? Герой подумал бы: отец вернулся к себе, и поехал искать, а там, пока ездил по всяким БАМам, Якутиям, документы потерял, жил под чьим-то именем чужим и в результате исчез, растворился. Понимаешь? Он выскочил во двор — кликнуть отца. И чем это оборачивается.
— А отец-то нашелся? — спрашиваю, будто посмотрела пьесу, прониклась судьбой героев, исстрадалась за них душой и позабыла, что тут происходит мастер-класс, а не театральное представление.
— Отец просто забурился куда-то, он потом вернулся. А герой — нет, — бросил Миша и направился к циклопической величины камню, возлежавшему на дороге. — Главное, — прозвучало уже издалека, — смутное ощущение второго плана, которое внезапно обнаруживается в финале!
