Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Где он?! Вот она какая!.. Ему досталась особая…
На войне, там вокруг была, но думать о ней по-настоящему, со страхом, как к себе отношение имевшей, не приходилось, времени не оставалось: лежи, пока бомбят; беги, когда в атаку; ешь — раз позвали; спи — раз сказали. Друзей хоронил и мысли не допускал, что по крышке его гроба земля стучать будет.
Выдохнул спёртый воздух из сжавшейся груди, а он назад мёртвой волной в лицо ударил. Попробовал двинуться, но смог лишь шевельнуться. Руки — в твердь, ноги туда же упёрлись, поцарапал ногтями — дерево!.. В гробу он!..
И лежит на жёстком, а сверху — рванулся головой вперёд — разбился лбом и лицом до боли! Негодяи!.. Они его живого в землю! В гроб!..
Взревел диким воплем, а крик ударил в уши тяжким молотом, застрял тут же в глотке, но что-то будто сдвинулось вверху, и он в истерике забился, весь извиваясь, рвясь из тьмы. Ящик как будто закачался вместе с ним, свежа и рыхла была ли земля, а может, сухие комья ему достались. Он заметался, зверея, зубами бы дерево грыз! Великоватый гроб попался, позволил ему дёргаться с боку на бок, и крышка опять как будто стронулась. Потому, как захрустел он зубами и песок почувствовал языком. А раз песок во рту, значит, нашёл путь к нему проникнуть…
Жогин, бунтуя и душой, и могучим телом, метался в деревянном ящике, бросаясь то в одну, то в другую сторону, гроб вздрагивал, поддавался, но продолжалось это недолго, скоро делать это стало совсем невозможно, и он снова почуял леденящее приближение смерти, непреодолимое страшное сцепило клещами его разум… Земля над ним! Всё более и более её становилось там наверху, где оставалась жизнь.
Покрылся весь липким мерзким потом; потом заливало и лицо, и грудь; влага — вонючая, мерзкая жидкость ощущалась даже в пальцах рук.
«Дышать надо медленно, беречь воздух, — подумалось ему и тут же ожгло. — А что беречь-то? Зачем? Из ящика ему всё равно не выбраться никогда! Над ним уже земли навалено столько!.. Чего себя мучить? Может, лучше?.. Так и так задохнётся он здесь. Сдохнет минутой раньше, минутой позже… Но обязательно. Нет выхода!.. Вот уж выбрал себе смертушку…»
У него кончились силы. Прекратилась истерика. Он почувствовал отрешённость, пустоту в душе. Желания бороться за жизнь, сопротивляться оставили его. Это наступило, как только он заметил, что ящик перестал шевелиться, несмотря на все его усилия.
«Набросали звери земли, постарались… — ему почудилось, что у него остановилось сердце. — Вот как умирают-то… Глаза хоть и открытые, а ничего не видят, лучше уж их закрыть, чтоб не так страшно. Что дальше-то?.. Думать о чём?.. Руки тоже надо как-то сложить, вместе держать… На груди вроде… О чём думать?.. Страх один…»
Он давно весь дрожал, кричать уже не мог, ни сил, ни голоса не было, хрип шёл из горла.
«Что же дальше, вот… сейчас… Что будет? Сердце опять, кажется, остановилось…»
Он попробовал подтянуть к груди руки. Где они? Холод сковал всё тело. Был ещё воздух. Он засопел носом. Что это он? Раз дышит?.. Что это он про сердце!.. Совсем спятил? Раз дышит, значит, жив ещё. Голова тяжёлая, кружилось что-то в ней. Вот она, оказывается, как наступает…
«Когда умирают, приходят какие-то мысли, — думалось ему, — какие-то чувства… воспоминания. Наступает спокойствие и равнодушие… Он где-то читал, кто-то ему рассказывал, где-то он слышал… Обычно о прошлом. О детстве. О родителях. Что же ему не вспоминается? Что же он? Не такой, как все? Или вспоминать нечего… Погоди! А как же он карлика прошляпил? — вот что появилось, вдруг мелькнуло, вдруг ударило в его мозгу. — Заметил уродца, когда тот заорал у него за спиной с ломом, уже падающим ему на голову. Этим, значит, ломом тот ему и угодил. Не увернулся, не успел. А вёртким ведь был когда-то… в кавалерии. В Никодимыча-то, в прощелыгу, который с лопатой на него бросился первым, успел выстрелить и даже попал. Видел, как тот свалился и закатался с криком по полу в мертвецкой между гробов свежеструганых. Остальные двое с ножами шарахнулись к стене, стол к его ногам опрокинули. Это его и подвело. Засмотрелся он на них и проглядел карлика за спиной… Вот и угодил сюда… Значит, они его в ящик. Заживо. Ну что же… По-ихнему. Куда бы им покойника девать? Привычное дело — в гроб…»
Он вроде как пришёл в себя, ужаснулся мысли, что здраво рассуждать начал. Вроде как и осмелел. Страх не таким жутким стал. Привыкает. Дышать вот только совсем тяжело. Свет бы на минуту. Да о чём он! На секундочку бы света! И ветерок чуть-чуть. На мгновение. Какой он ветер-то? Вздохнуть бы полной грудью… На море бы! А там уж будь, что будет…
Звон блуждал, путался, гулял в его голове, звон, прямо, колокола многоголосые в тумане, и качает его, будто на волнах. Плывёт он куда-то на лодке в белом, а кругом всё яркое, он уже и летит, парит, несётся стремительно стрелой, а вокруг молний разряды и искры…
Не сдерживаясь от страшной боли в груди, он вскрикнул.
— Братцы! Губами дрогнул!
Свет ударил красным лучом, жёг глаза, проникал внутрь. Наяву или там?
— Братцы! Шевельнулся!
Его закачало сильней, его тормошил, теребил, дёргал кто-то и грубо тряс, нестерпимая боль так и не покидала всё его истерзанное, избитое тело, но из этой боли его кто-то тянул, тащил, выволакивал. Он застонал.
— Голос! Голос подал!
— Уберите… больно…
— Говорит! Ожил! — визгливо заорал кто-то над ним.
— Уберите свет, мать вашу… ослепну… жжёт.
— Ого! Матерится, чертяка! Жить будет!
Он отвёл лицо в сторону. Кто-то лез, тычась страшной рожей прямо в глаза. Не разглядеть. Да кто же это?
— Александр Григорьевич! Санька! Жив!
— Градус?.. — он, оказывается, мог ещё говорить. — Ты откуда?
— А кому же быть! Александр Григорьевич! Дорогой! Успел вот.
Но Жогин не слышал. Он пил вкусный, чудесный воздух, как самый сладкий на белом свете. Воздух жизни…
И в завершение
Ведьме той, цыганке, дали десять лет, карлик, слуга её верный, до суда не дожил, то ли сбросили его, то ли сам свалился с нар в следственном изоляторе и зашибся до смерти. Барона не нашли — табор бросив, сбежал, долго его безуспешно искали. Табор без хозяина не остался, но как разрешение поступило, так с места цыгане снялись, на лошадях и с телегами пропали из тех мест.
Воров посажали, назад многие не вышли, а наш герой, как и положено, живёт до сих пор. А чего ж ему? Ему после того случая заказано жить до ста лет. Был уже на том свете, повидал, натерпелся, теперь некуда спешить…
И правда, не стоит. Пусть живёт долго наш Александр Григорьевич, сколько захочет. И пусть живёт его святая вера в правое дело, а всё плохое умерло давно, вместе с той страной.
ЗНАК САТАНЫ
I
С этого всё и началось. Три шестёрки. Слыхали, конечно. Нет? Весь город только об этом и говорил…
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
