– Петя не рассказывал. Один раз только, когда пьяный был. Какой-то офицер. Он его еще называл, непонятно. Кажется, жэдэ.
– Жэдэ? – удивился Доржи, – Вязьмин разве имел какое-то отношение к железной дороге?
– Я же говорю: непонятно мне. – Галина помолчала, потом спросила с надеждой и тоской: – Вы мне могилку покажете?
«Вот пристала! – подумал капитан. – Что, правду ей сказать? Как тело Вязьмина после вскрытия и отсутствия запроса с советской стороны подхоронили в общую яму, куда сваливают умерших в тюрьме. Без гробов и табличек».
Пожалуй, не поймет несчастная женщина такого положения вещей. Степняки считают туловище всего лишь временным вместилищем для бессмертной души. Раньше вообще трупы в пустыне бросали – чтобы их съели дикие звери и склевали птицы, в которых, возможно, душа и переселится.
Сзади вдруг подал голос Хамба:
– Бхогта-лама был мудр и милосерден. Или будет еще. Если родится. Доржи обернулся к калеке:
– Ты мне зубы не заговаривай, я тебя все равно на десять суток запру. Доиграешься, что настоящий срок отгребешь, разорвись твоя селезенка! К чему вспомнил про ламу?
– Так это, – заискивающе улыбнулся Хамба, – мимо камня проезжаем, вот и вспомнил.
Точно! Мысль, как успокоить женщину, пронеслась метеором. Доржи свернул с дороги, проехал пятьдесят метров, остановился. Кивнул Галине:
– Выходи. Приехали к твоей могилке. Тут машина не проедет – пешком надо. Вскарабкались на холм. Хамба стоял внизу, у «газика», смотрел из-под ладони: хромому забраться было бы трудно.
Капитан показал на каменную плиту, украшенную вязью уйгурских букв.
– Вот, Галина. Под этим памятником могила, и Петя твой тут лежит. Галя охнула, упала на колени. Тихонько завыла, прикрывая рот. Доржи погладил пальцами похожую на сплетенных в любовном танце змей древнюю надпись. Давным-давно стояла эта плита внутри ламаистского монастыря. По легенде, надпись вытесал молодой монах, услышавший откровение Бхогта-ламы. Потом большевики монастырь сожгли, лам перестреляли. Араты на пепелище только эту каменную плиту нашли – остальное погибло в огне. Рискуя жизнью, перетащили сюда, на вершине невысокого холма спрятали от начальников.
Прочитал про себя:
«Видел я полет царственного орла, презирающего все земное. Наблюдал я нашествие саранчи, пожирающей все живое.
Любовался я игрой солнца на прозрачных крылышках стрекозы, радующей сердце.
Все они исчезли, не оставив ни в небе, ни на земле следа.
Только лишь в моей памяти…».
Сказал Галине:
– Я у машины подожду. У тебя десять минут.
Женщина поплакала всласть. Перед тем, как уйти, Галя нашла острый камешек и нацарапала в углу плиты еле заметный восьмиконечный православный крест.
* * *
Днем на сборный пункт поврежденных машин «северных» трейлер притащил чудо чудное. Все сбежались смотреть и ржать в голос: на платформе стоял танк «Т-72» с насаженным на пушку автомобилем «УАЗ». Ствол пробил насквозь обе боковые дверцы; удар был настолько сильным, что серьезно помятый кузов внедорожника, проскользнув по пушке, наглухо втиснулся между орудием и наклонным лобовым листом брони танка.
Мрачный капитан, сопровождавший невиданную конструкцию, пояснил:
– Это диверсанты «южных» учудили, лопату им в анус! Часового связали, танк угнали и на пушку «уазик» командира полка надели. В серсо они играли, скоты.
Дима Быкадоров обошел вокруг сооружения, поцокал языком. Восхитился:
– А в этом что-то есть! Можно патентовать, два в одном: сначала на танке героически повоевал, потом сел на «уазик» и поехал заслуженный орден получать в штаб. Или по девочкам.
– Хватит издеваться, – чужой капитан чуть не плакал, – получится как-то командирскую машину аккуратно снять, а? И починить.
– Можно ли оживить насаженную на булавку бабочку? – задумчиво сказал Димка. – Мы не энтомологи-реаниматологи. Но будем пробовать.
Марат находился в самой гуще зевак, наблюдающих за спасательной операцией, когда прибежал Фарухов и доложил:
– Тебе вам зовет! Ходи, говорит.
– Кто зовет, Шухрат? Когда ты по-русски научишься нормально говорить, а? Полтора года уже отслужил, пора бы.
– А! – узбек махнул рукой и счастливо улыбнулся, – весна домой поеду, там русский никто не говорит.
Выбрались из толпы, и Тагиров сам увидел, как стоящий на крыше кунга наблюдатель размахивает руками и подпрыгивает от нетерпения.
Подбежал, забрался по лесенке наверх. Боец сунул Марату бинокль, показал рукой, куда смотреть.
– Вон, тащ лейтенант! Бээмпэшка!
Тагиров, стараясь не показать возбуждения, скептически заметил:
– Подумаешь, БМП. Может, на ремонт гонят.
– Тогда почему не по дороге, а через степь? – боец аж приплясывал. – Точно говорю: это разведка «южных»!
Марат прижал к глазам окуляры, присвистнул. Прав наблюдатель! С этой стороны некому с добрыми намерениями появляться. Подозрительная машина ехала не спеша, аккуратно спускаясь по склону холма. Повернула, объезжая валун, и Тагиров четко разглядел на башне белый треугольник – символику багануурского мотострелкового полка – и номер «четыреста одиннадцать». Она! Угнанная у пехоты бээмпешка.
– Молодчага, получишь поощрение, – посулил Тагиров довольному наблюдателю. Вытащил из брезентовой кобуры сигнальный пистолет, разломил ствол, всунул толстый патрон. Дал в небо красную ракету. Заорал: – Тревога! Нападение с юго-востока, занять позиции!
Глядел сверху, словно полководец из ставки, как засуетились бойцы, разбегаясь по окопчикам. Начальник пункта подбежал, спросил снизу:
– Чего там, лейтенант?
Тагиров ответил не сразу – сначала нащупал биноклем гостя. Сообщил:
– На дорогу выбирается. Метров восемьсот, сейчас сами увидите, товарищ майор.
БМП, порыкивая дизелем, перевалила через бугор. Немного спустилась и остановилась, выбросив бурое облачко выхлопа.
– Ага, вижу. Чего делать будем, комсомол?
Тагирова немного удивило, что командир его спрашивает вместо того, чтобы самому принять решение. Подобрался, предложил:
– А давайте их поймаем, товарищ майор? На машине, – Тагиров чувствовал азарт. – Разрешите?
– Валяй, – махнул майор рукой. – Все равно сбегут, так хоть отгонишь. Может, больше не сунутся, других дурачков поищут.
Марат быстро скатился по лесенке, крикнул Фарухову:
– Заводи «зила»!
Диверсанты, видимо, не ожидали от потенциальных жертв такой прыти, поэтому подпустили несущиеся по разбитой дороге грузовик ремонтников довольно близко. Когда, наконец, развернулись на гусеницах и поехали вверх по склону, до них оставалось метров пятьдесят.
