Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
Ненависть и невыносимое бремя вины лишили Володаря и страха перед необъятностью водных стихий, и неизбежных последствий чувствительной качки. Злорадство питало его болящую душу, когда он видел позеленевшее от непреходящей дурноты лицо Борща и его перепачканную харкотиной одежду.
Володарь исподволь наблюдал за жизнью на борту «Единорога». Кого тут только не было! Смуглые и бледные, округлые и вытянутые, красивые и безобразные, огромные и мелкотравчатые, смиренные и наглые, но все одинаково озабоченные, сплочённые единым деланием, единым преодолением опасного пути по изменчивому лику горько-солёной воды. Некоторые матросы были черны, как приспешники сатаны. Их курчавые, как овечья шерсть, волосы, их широконосые, босые лица забавляли князя. Когда они один за другим лезли из чрева корабля на божий свет, Володарь принимался истово креститься. Страх Господень помогал преодолевать горестную одурь. И кто же воистину ведает, где расположено адское пекло? Что там звенит? Что завывает многоголосо? Не адские ли муки терпящее человечье племя? Князь Володарь пристально рассматривал чернокожих шнырков, когда те с беличьей ловкостью сновали по снастям «Единорога». Не шевелятся ли под драными портками, свернутые в кольца, подобно вервиям, чертенячьи хвосты? Не прячутся ли в нечесаных кудрях рога? Носы-то и бельмастые буркалы точно соответствовали святочным сказаниям, только серного духа недоставало.
Над «Единорогом» божественным куполом сияло ясное небо, под днищем корабля ретиво перекатывались пологие валы. Тоскующего Володаря орошали водопады брызг, и он мало-помалу начал забывать муки смертельно раненной совести.
По ночам к нему являлась Сача. Днями половчанка пряталась где-то в брюхе корабля, словно суслик в норе. Любимая рассказывала ему о конях, о своих ежедневных заботах, поверяла страхи.
– Боюсь большой солёной воды, – говорила она. – Ночью по морю лучше плыть. Ночью я слышу только голос зверя, но не вижу его ужасной личины.
Сача поведала своему Володу обо всём, произошедшем во время его горестного беспамятства.
– Водитель кораблей не позволил Давыду сесть на один корабль с тобой. Он же разлучил с каганом и волшебника, и его слугу. Водитель кораблей отправил моих братьев на другой корабль, на тот, чей парус похож на пестротканый ковер. Водитель кораблей не хочет, чтобы мы сражались друг с другом. Он хочет вести нас к каменным стенам и лезть на них с нами вместе, чтобы не убили друг друга на его кораблях, а убивали чужаков на каменных стенах. Каган боится водителя кораблей. Он злился, но ослушаться не посмел. Все боятся водителя кораблей, потому что он дружит с духами водной степи. Но я смелая, я уговорила водителя кораблей не отправлять меня к братьям под пестротканый парус. И он оставил меня с тобой как прислужницу для тебя и для коней…
Володарь угрюмо молчал. Он нарочно гремел цепями, стараясь привлечь внимание матросов к своим небывалым и недоступным для прочих утехам. Князь сминал и без того податливое тело Сачи, заставляя её стонать в своих каменных объятиях. А она, как много раз до этого, с безропотным послушанием принимала на себя его душевную боль. А стыда половчанка не ведала, и князь со злорадством наблюдал, как матросы одаривают её взглядами, полными алчной безысходности.
* * *
Три дня и три ночи провели они в походе, когда Сача пропала. Не пришла однажды ночью. Володарь напрасно прождал до утра. Настал следующий вечер, и половчанка снова не явилась. Тогда Володарь снизошёл до расспросов. На палубе дромона, там, где проводил дни и ночи князь, где шастали неприкаянно мучимые морской болезнью волхв и его ученик, время от времени появлялся и «водитель судов», которого боялись все, кроме горестного князя Володаря.
Он хватал Амирама за подол свободной холстинной рубахи, он нарочно вытягивал ноги, надеясь, что спешащий по делам кормчий запнется о них. Но тот ловко ставил длинные, обутые в высокие сапоги ходули, а полы одежды, словно по чьему-то чудесному мановению, сами выскальзывали из цепких Володаревых пальцев. Князь выл от досады, но его голос умыкал порывистый ветер, задувавший в тугой парус. Володарь корчился, изрыгал проклятия, но дромон напористо резал носом волну, подгоняемый дружными ударами вёсел. Тогда горемыка измыслил новую каверзу: принялся вымещать досаду на матросах. Одного, черноокого совсем юного молодца из латинян, с блестящей бирюлькой в мочке уха, он ловко сдернул за порты на палубу, когда тот лез на рею по своей матросской надобе. Другого, жилистого, вертлявого хазарина, приманил коварными, ласковыми просьбами, отобрал большой, подёрнутый патиной бронзовый ножик и в кровь избил своею цепью. На крики безвинного страдальца явился смурной Амирам, с лохматым огрызком пеньковой веревки в руках. Володарь в горделивом своем беспутстве и не заметил, что к каждому волоконцу веревки был накрепко приделан округлый свинцовый орешек. Этой-то плетки и огреб Рюрикович. Амирам вколачивал в бесталанного путешественника морскую науку с отменным тщанием, не выбирая специальных мест для бития. Князю досталось и по голове, и по плечам, и по спине, и ниже, и по ручищам, и по всему, что подвернулось. Корабельщик помогал делу сапогами и трудился до тех пор, пока обессилевший князь не запросил пощады.
– Нешто я пленник? – ревел Володарь. – Почто избиваешь?
– Нет, – отозвался Амирам, утирая трудовой пот. – Но если станешь вести себя, как помешанный, я снова тебя побью.
– Я – Рюрикович! А ты кто? Если пленил меня – требуй с родни откуп, но бить не смей! Где моя баба? Где мой конь? Где моя дружина? Отвечай!
– Коней мы собгали на один из когаблей, на тот, что под полосатым флагом. Я на флагмане не потегплю конских лепешек. Впгочем, лучшие кони, те, что золотой масти – в тгюме под тобой. Половчанка, так же, как и ты, сидит на цепи, гядом с конями. Пги ней стгажа из евнухов. Мне доводилось иметь дело и с более спесивыми невольницами, и с более знатными, нежели княжеская наложница.
* * *
В тот день море катило высокие валы. Какая-то неведомая, нечеловеческая сила вздергивала в небу водяные горы, как хозяйка выдёргивает пальцами тесто из квашни. Не в силах подняться на ноги от сильной качки, Володарь подполз к борту, в напрасной надежде узреть сердцевину пучины. Мечталось ему, как вознесшаяся к небу в немыслимом прыжке вода обнажит заветные тайны глубин: пышногрудых ли русалок, плоских ли, мудрёно толкующих рыб или огромного чудо-кита с рыбачьей лодкой, зажатой в хищной пасти. Но за бортом «Единорога» была одна лишь вода и ничегошеньки, кроме воды. Володарь истово крестился, сжимая в левой горсти нательный крест. Оборони Бог от русалок и говорящих рыб!
Галеру мотало и кренило. Волны перехлёстывало через палубу. Шустрые матросы свернули и убрали парус. Прикованный к мачте, Володарь вдосталь нахлебался солёной водицы. Невзирая на страшную качку, один из чернокожих моряков весь день, не слезая, просидел на мачте, и Володарь стал подумывать о цели их плавания, которая, видимо, была уж недалече. К ночи, когда море стало понемногу успокаиваться, явился Амирам. Обтёр о мокрые штаны изорванные в кровь ладони, уселся рядом с Володарем на мокрую палубу, заговорил миролюбиво, совсем не так, как давича:
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
