Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Никак, гадские чертяки, не давались мне в руки.
Я и то, и другое. И сам воду поставил. И сам в буфет полез по старой памяти – за заваркой. И сам налил. И все-все-все.
Оба молчат.
– Раз вы так себя показываете, товарищ Шкловский, я вас спрошу, а вы ответите. Вы ж на вопрос ответите? Это ж вы можете сделать?
– Ну.
А я себе думаю такое: “Будет тебе щас “ну”, Перчик!”
– Товарищ Шкловский, товарищ Голуб передает вам горячий привет и интересуется, или крепко стоит ваша хата. Потому что, может, вы забыли, что она получилась ваша от Ракла, который, между прочим, застрелен под революционным судом.
Я говорил и видел наступающую бледность Перчика. И видел, что из-за спины Перчика высунулся Марик. Видел, что он сложил свои вонючие губы и изготовился доплюнуть до меня.
Дальше я уже ничего больше не видел. Потому что Перец вместе с Мариком навалились на меня и начали мутузить.
Не скрою, было больно. И Шкловский, и Марик сильно старались ногами, хоть у Переца одна нога после удара сильно ослабла. Так или сяк, а ноги этих обоих доходили-таки до нужного им места. А кроме того, Марик доставал до моего лица и своими заросшими ногтями.
Сколько я мог, я терпел. Такое мое твердое правило.
Потом дрыгнулся всей силой, выпутался из них – и бегом.
Конечно, я не допускал, что они так. Наверно, надо было подпустить больше аккуратности в своем выражении. Но что произошло, то уже ж случилось. Тем более что я честно сказал слова, которые обдумывал.
Кровь с предательски поцарапанной щеки целыми каплями падала на воротник выходной рубахи. А я ж ее только постирал… Сам, Мельниченковой не доверил… Думал, приду, пускай порадуются, что у меня жизнь. Нет.
Я удерживал капли, которые ползли с щеки. Но были ж еще и другие. Например, с носа. Это уже не Марик, это сам товарищ Шкловский проявил свое старание, причем здоровой ногой.
Я шел, как наш геройский земляк товарищ Щорс по сырой земле. Шел и, что бы то ни было, думал.
И с чего это Шкловский такую волю себе взял? Он практически свои руки и ноги распустил – это ладно. Но за этими руками и ногами – что? Он же этими своими руками и ногами запротиворечил не мне лично, а через меня – Розке. И? Смелый стал, отважный, аж до Британских морей, гад…
– Ой! Хлопец! У тебя ж кровь! Стой! Стой! Тебе говорю!
Так сбоку раздался голос Доры.
Я отпустил руку и открыл все свое лицо.
И опять раздался голос Доры:
– Ой! Это ж ты! Кто тебя?
Я не скрыл правду:
– Это, Дора Соломоновна, Перец ваш родной и соседский размахался вместе с вашим таким же Мариком!
Тем временем кровь уже не текла, а застывала на месте.
Дора правильно заметила все раны. Как медичка, тем более возле своего угла, за которым находилась ее хата, сказала:
– Зайдем до меня. Хоть обмою.
Я согласился и даже перехватил у Доры корзину, она как раз несла с базара, что купила.
В хате Дора смыла с меня кровь. И что интересно, когда Дора меня обсматривала – она просто обводила глазами, совсем без сердца. Я это учел. Спасибо, рубаху сверху, возле воротника и с плеча, застирала холодным – от крови хорошо помогает.
Пока Дора возилась с рубахой, я прошелся глазом по хате – две комнаты были передо мной как на ладони. А через окно второй комнаты на огороде увидел веревку с постиранным – густо завешано, не поймешь что на чем. Я, конечно, учел и это тоже.
Потом Дора принесла рубаху, тряхнула с силой возле моего лица, вроде вместо глажки. Какое там! Воротник и все, что рядом с воротником, не сильно от этого расправились. Я прикинул, что сам бы ни за что так материю не выкрутил. Дора выжала почти всю воду! Ну и руки – дай Бог всякому мужчине!
Причем Дора не сказала, чтоб я одевался и уматывал, а повесила рубаху вроде для досушивания на спинку стула венского фасона. Между прочим, не везде такой увидишь, я, конечно, подобный стул видел у Розки.
Да.
Ну, повесила Дора рубаху на спинку стула. Я сразу понял, что сделано это не для чего иного, как для разговора.
Так и получилось. Дора села на еще один стул – впритык возле стола. Мне головой показала, чтоб я сел. Я и сел – напротив.
– Ну! – Дора хотела, чтоб я начал.
Я и начал.
– Я, Дора Соломоновна, давно школу бросил. Я ж и так был среди других переросток. Стыдно перед людьми. Хватит захребетничать! Теперь в мастерских на товарной работаю. Угол снял. На Полевой. Своим хлебом живу.
Про хлеб сказал и замолк.
Дора опять:
– Ну!
– Вот к Шкловскому с Мариком зашел, проведать.
А Дора мне говорит следующее:
– Знаю я про тебя, и про твои проведания знаю. Ты, Лазарь, передо мной как облупленный. Так что если что – не бреши.
Дора сказала это без зла.
Она без зла, и я тоже без зла. Я собирался рассказать, как провожу новую жизнь, как стремлюсь к людям и тому подобное.
А тут грюк в дверь.
Дора пошла открывать.
А вернулась с кудлатым. Я этого человека сразу узнал, хоть он оделся совсем в другое, и голову подстриг с ровным пробором. Главное – кобуры при нем не было. Был саквояж малого размера, а явной кобуры не было. Счетовод – не счетовод, но тому подобное точно.
Мне по роду жизни постоянно было интересно, как человек меняет свою судьбу.
И я невольно проявил этот свой интерес:
– Я вас помню. Вы товарища Шкловского искали. Уже давно искали. Нашли?
Конечно, это была моя большая ошибка.
Кудлатый посмотрел на Дору, потом на меня, потом опять на Дору.
Дора буквально заквохтала:
– Иди, Лазарь! Иди уже! Я тебя до калитки выведу… Рубашку свою бери… Иди вперед…
И я пошел, куда попросила меня Дора.
Сразу за дверью она больнюще, с заворотом, щипанула мне руку – над локтем.
Наказала:
– Забудь, кого видел! Понял?
– А что такое, Дора Соломоновна? Я ж этого человека как не знал, так и не знаю. Не волнуйтесь, Дора Соломоновна, сильно вас прошу.
Я выразил глазами понимание желаний Доры. А она бубонела и бубонела мне в спину про то же. И уже когда запирала калитку, бубонела. Конечно, бубонела обидное для меня.
Я перенес ее слова и с болью в руке двинул к Розке. Между прочим, это чтоб Дора знала…
Я шел и рассуждал про то, что сложилось на текущий момент.
И перед моими глазами в черт-те какой раз восстала тетрадка, выданная мне в виде награды за хорошую учебу – еще в школе. Настоящая тетрадка, не самосшивка. Зависть и пример всем учащимся. Я даже не подумал обворачивать для целости и чистоты эту наградную тетрадку в газету. Может, для порядка так и требовалось. Но еще больше требовалось оставлять наградную тетрадку на парте в парадном виде, чтоб хлопцы и девчата вокруг могли прочитать на ней слова товарища Троцкого под его же портретом: “Грызите молодыми зубами гранит науки”.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
