Она выглянула в окно. Была ночь — беззвездная, безлунная, чувствовалось зловещее приближение грозы. Аромат душистого табака, который бабушка посадила под ее окном, наполнял воздух терпкой сладостью. Бремя сомнений и скорби в юной душе Рейн было почти невыносимым. Сегодня вечером она не знала, как справиться со своими чувствами и найти выход из запутанного лабиринта, в который ее загнали обстоятельства.
С одной стороны, Клиффорд вроде бы был настроен терпеливо ждать ее, как ждал до сих пор. Однако сегодня утром она почувствовала, что не решится уйти к нему, потому что не может с легким сердцем бросить своего дорогого Армана. Особенно теперь, когда какая-то посторонняя женщина заявляет о своих правах на него. Рейн вдруг испытала пугающую, совершенно непонятную, но явственно ощутимую ревность. Она возненавидела француженку — потому, что та заявила, будто Арман принадлежит ей.
Рейн бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. Почему, ну почему она не может забыть об Армане и этой женщине? Если она все еще любит Клиффорда и хочет выйти за него замуж, зачем ей беспокоиться о том, кого любит Арман? Его прошлое не имеет к ней никакого отношения, так же как и его будущее. А хотеть, чтобы он всю оставшуюся жизнь хранил ей верность, в то время как она не собирается стать его женой, бесчеловечно и до крайности эгоистично.
Однако Рейн чувствовала: мысль о том, что в жизни Армана была другая женщина, не даст ей покоя. Она разрыдалась от бессилия. Конечно, все ее добрые чувства на самом деле не такие уж сестринские и платонические…
Не в силах более лежать в постели без сна, девушка вытерла слезы, отыскала итальянскую шаль с шелковыми кружевами и, набросив ее на плечи, вышла из дома.
Мать, скорее всего, уже заснула, потому что, когда Рейн проходила мимо ее комнаты, света под дверью не было. Единственная лампа, которая еще горела в Канделле, была ночником в комнате больной бабушки, где над вязаньем подремывала сиделка.
Рейн быстрым шагом вышла, со двора и направилась вверх по дороге, которая вела в Грасс. Воздух был душным. Вдали прогремел приглушенный раскат грома. Время от времени ночное небо прорезали вспышки молний, жуткие и ослепительные. «Да, — подумала Рейн, — будет дождь». Но ей было все равно. Даже приятно для разнообразия пережить бурю — в тон ее собственным взвихренным и противоречивым чувствам.
Тьма беззвездной летней ночи сгустилась, грозовые тучи подползли ближе к земле, посыпались первые капли — огромные, тяжеловесные. Мимо стройной фигурки Рейн проехала по дороге пара машин; старый крестьянин с большой корзиной и дворняжкой, бегущей у его ног, проходя, крикнул гортанно:
— Как хорошо! Добрый дождь будет. Завтра наберем много улиток и продадим их в рестораны. А вам, деточка, лучше поторопиться домой — небо нынче лютует.
Рейн пожелала ему спокойной ночи, но и не подумала поворачивать назад. Не успела она оглянуться, как внезапно оказалась в объятиях разбушевавшейся стихии. Вспышки молний зигзагами перечеркивали небо с рваными тучами, грохотал гром, оглушая мощными перекатами. Девушка вымокла до нитки и уже слегка задыхалась, когда дошла до верху извилистой горной дорожки. Измученная долгим подъемом и своими эмоциями, она остановилась, утирая мокрое лицо. Вдруг Рейн почувствовала, что ее обдало жаром и тут же бросило в зябкую дрожь — как при лихорадке. «Может быть, это и есть лихорадка», — 'Смутно подумалось ей. Здесь, на юге, у нее порой случались приступы, когда она была маленькой: Иногда подскакивала температура… Она решила повернуть назад и начать спускаться по пологому склону в сторону деревушки Сент-Кандель. Дождь все еще лил потоком, но ярость бури начала постепенно спадать. Гром затихал вдали, резко похолодало. Подул промозглый влажный ветер.
Человек в отрепьях, с бородой, с мешком на голове, вдруг выскочил из придорожной канавы и стал кричать ей что-то — она даже не поняла, на каком языке. Но он напугал ее, и девушка внезапно поняла всю нелепость своего положения — ночью, одна на безлюдной дороге в такой поздний Час, да еще в страшную грозу. Что удивляться, если дома ее считают помешанной!
Бродяга стремительно приближался к ней, тогда она развернулась и побежала прочь изо всех сил — кинулась вниз по склону, в ужасе, что ее будут преследовать. Споткнувшись, упала со всего размаху в какую-то канаву и больно поцарапала колени и ладони. Вскочила, побежала опять. Сердце у нее колотилось так, что она уже не могла дышать, но все равно мчалась вперед — задыхаясь и плача. Она остановилась перевести дыхание, только когда завидела вдали знакомые очертания монастыря и свет в окне бабушкиной спальни.
У Рейн едва хватило сил зайти в дом и задвинуть тяжелый засов, потом в глазах у нее потемнело, и она потеряла сознание. Мгновение спустя из спальни герцогини вышла сиделка, чтобы сварить себе кофе, и тут обнаружила Рейн, лежащую без чувств. Охнув от испуга, добрая женщина кинулась к дверям Розы Оливент, постучалась и крикнула, чтобы английская леди немедленно вышла. Выскочив из комнаты, Роза пришла в ужас при виде неподвижного тела дочери, но взяла себя в руки и помогла сиделке перенести ее на постель. Затем она послала сиделку за старой верной Элен, чтобы та разбудила сына поварихи и немедленно отправила его в деревню за доктором де Витте.
Миссис Оливент стояла на коленях у кровати дочери и сжимала ее ледяную руку, и даже ее привычное хладнокровие сейчас изменило ей — она не могла сдержать слез.
— Рейн, Рейн, девочка моя дорогая… где ты была? Что с тобой случилось?
Рейн приоткрыла глаза, посмотрела на мать, не узнавая ее, и прошептала одно слово:
— Арман…
Однако это имя только еще больше озадачило бедную мать. Хотя она сочла хорошим знаком, что даже в бессознательном состоянии дочка зовет молодого архитектора, а не того, другого…
Вскоре, несмотря на проливной дождь и бурю, в накинутом прямо на пижаму пальто приехал врач. Едва взглянув на Рейн, он сказал, что у мадемуазель жар, что пульс у нее слишком частый, и это его очень встревожило.
Когда начал заниматься рассвет, уже Рейн, а не ее бабушка, находилась под пристальной опекой врача и медсестры. Они делали все возможное, чтобы сбить неумолимо поднимавшуюся температуру.
Глава 22
Когда Арман заглянул в офис «Мэзон Фрэр» в Каннах, кто-то из младших клерков передал ему личное послание, а именно, что ему звонила некая мадам Оливент из поместья Канделла и просила немедленно приехать.
— А вы уверены, что это была не мадемуазель Оливент? — быстро переспросил архитектор, но юный клерк уверил его, что это была именно мадам.
Несколько озадаченный, Арман быстро разобрал утреннюю почту у себя на столе, достал из ящика план Канделлы и сказал своему помощнику, что сегодня еще вернется.
Он ехал на машине по залитой солнцем местности. После бури и ливня все вокруг стало свежее и зеленее. Ароматная земля струила пар под яростным полуденным солнцем. Небо снова было сияюще синим. Однако Арман был подавлен. Красоты природы его не радовали — он даже не замечал их. Ему совсем не хотелось сейчас встречаться с Рейн; в душе его была открытая рана, он горько жалел, что импульсивная герцогиня так скоро подала во все местные газеты объявление о помолвке. Эта новость моментально распространилась, и Арману было мучительно принимать теплые и совершенно искренние поздравления от друзей и знакомых из Канн и Ниццы — и это в то время, когда его реальные шансы стать мужем Рейн были более чем шаткими.
