Пастушьи собаки каждый день приходят к дому за мясом и, как только получат кусок, скрываются, как будто им стыдно за себя. В этих случаях домашние собаки сущие деспоты, и даже самая маленькая из них кинется на пришельца и погонится за ним.
На следующее утро я проснулась до рассвета и на цыпочках прокралась в кухню. Залезла в кладовку, оторвала пару кусков от вчерашней индейки, завернула в вощеную бумагу, и вдруг появляется Тревис. При виде меня он испугался до полусмерти.
— Тревис, что ты тут делаешь?
— А ты что?
— Думаю, то же, что и ты. Давай скорее, Виола вот-вот придет.
Я поглядела в окошко — и точно, в тусклом свете видна Виола, шагает себе от хижины к загону для кур. Она встает раньше всех — яйца надо собрать, печку растопить, еды наготовить.
— Идет! — прошептала я.
Мы выбрались из дома и тихонько прикрыли за собой дверь. Вихрем пронеслись по дорожке и только за поворотом, вне зоны видимости, перешли на шаг. Перед рассветом всегда холодно, а никто из нас и не подумал накинуть куртку. Изо рта вырывается пар — верный признак, что скоро еще подморозит. Пахнет осенью. Как всегда на рассвете, завыла Матильда, соседская гончая. Странный прерывистый вой слышен по всему городу. Не свист пара, не городские часы: Фентресс будят петухи — и Матильда.
Возле хлопкоочистительной машины пока темно. Не забывая о водяных змеях, пробираемся по берегу до запруды. Собаки нигде не видно.
— Ну и что теперь делать? — говорит Тревис.
Страшная мысль приходит мне в голову: а вдруг пес ночью умер?
Будто читая мои мысли, Тревис спрашивает:
— Ты думаешь… он умер?
Может быть, мы опоздали всего на день? Может быть, доведенный до отчаяния, пес погнался за змеей, и та его укусила? Или раздутый труп застрял среди полузатопленных сучьев под мостом ниже по течению? Или…
— Вот же он!
Смотрю, куда Тревис показывает. Да, конечно, в двадцати футах от нас, за бетонной опорой, из подлеска, густо оплетенного лианами, высовывается коричневая мордочка и смотрит на нас… с надеждой.
Слава Богу! Мы — и пес — получаем второй шанс.
— Делай что хочешь, только не дотрагивайся до него, — шепчу я Тревису.
— Не буду, — Тревис разворачивает индейку и ласково бормочет: — Хороший песик, иди сюда, поешь.
У пса течет слюна, он облизывается, но ближе не подходит.
— Брось ему мясо.
Тревис кидает еду на землю, но пес, без сомнения, припомнив все брошенные в него камни и бутылки, вздрагивает и скулит. Через мгновение он поворачивается и исчезает.
— Песик, ты куда? Поешь! — кричит вслед Тревис.
— Не волнуйся, брось подальше, и он ее найдет.
— Откуда ты знаешь?
— Это же собака — ну, наполовину. Он учуял индейку и вернется, как только мы уйдем.
Тревис сделал отличный бросок — почти все кусочки упали в двух шагах от того места, где исчез пес. Мы посидели еще, помолчали. Горизонт разгорался. Пес не появлялся.
Когда мы вернулись домой, Виола как раз била в гонг — завтрак. Звон затих, мы пошли на кухню вымыть руки.
— Кормили кого? — вдруг спросила Виола.
— Нет! — я успела ответить раньше Тревиса, он несомненно сказал бы: «Откуда ты знаешь?»
— Я вообще-то собиралась индюшку эту на обед подать, а теперь разве что на суп хватит.
— Ну и ладно, чем плох суп?
— Скажешь тоже, — сердито буркнула Виола и отмахнулась от нас полотенцем. — Пошли вон, у меня работы полно.
После школы мы прошли на дальний конец запруды глянуть, не заметим ли пса. Но нам не повезло. Несъеденные куски индейки так и валялись на прежнем месте, их уже успели облепить муравьи. Печально. Вот и конец всему.
