Метон не пошел с нами, хотя, как мне казалось, он хотел послушать, о чем разговаривают взрослые. Бесконечная беготня по камням взяла свое, и он начал клевать носом еще до того, как нам подали последнее блюдо — жареный лук с приправами. Когда обед закончился, Вифания подняла его и отправила в кровать.
И это оказалось к лучшему, ведь я не хотел, чтобы Метон показывался обнаженным в присутствии Катилины. Говорили, что Катилина обладал ненасытным аппетитом к плотским удовольствиям, хотя он сам и отрицал это, рассказывая нам о происшествии с его подругой весталкой.
Если судить по Тонгилию, то вкусы его были достаточно строги. Молодой человек обладал таким совершенным физическим строением, что ему позавидовал бы любой мальчишка, а старик бы пожалел о прошедшей юности. Как я понял, он был из породы тех молодых, очаровательных людей, которые становятся более надменными, когда снимают все одежды. Он с чрезмерным самолюбованием подымал из воды руки с мощными мускулами, горделиво смотрел по сторонам, откидывая свешивающиеся на лоб волосы таким движением, каким скульптор совершенствует свое творение.
Катилина, казалось, одобрял его жесты, внимательно за ним наблюдая. Не смотря друг на друга, они улыбались одновременно, поэтому я предположил, что они дотрагивались друг до друга под водой.
Наконец Тонгилий поднялся и вышел из воды. Он завернулся в полотенце и отряхнул мокрые волосы.
— Не хочешь ли окунуться в бассейн с холодной водой? — спросил я его.
— Я предпочитаю не охлаждаться перед сном. Пар, протекающий по телу, пока оно остывает, действует как массаж. И навевает приятные сны.
Он улыбнулся мне и наклонился, едва не касаясь своей щекой щеки Катилины. Они шепотом обменялись несколькими фразами, а затем Тонгилий ушел.
— Ты давно его знаешь? — спросил я.
— Тонгилия? Пять лет или что-то около того. Тогда он был еще не старше Метона. Приятный молодой человек, правда?
Я кивнул. Комнату освещала лишь одна лампа, висевшая на цепи под потолком. Единственными звуками были бормотанье труб и всплески горячей воды. Поднимающийся пар придавал комнате странное оранжевое освещение. Я полностью погрузился в воду, на поверхности оставалась только голова, и меня наполнило чувство удовлетворения. Катилина сказал, что растает, если станет еще горячее, но, по-моему, я уже растаял.
Долгое время Катилина лежал напротив меня с закрытыми глазами. Я же рассматривал странные узоры и картины, которые представлял моему воображению пар.
— Что самое интересное, эту шахту действительно стоит покупать.
— Ты говоришь серьезно? — спросил я.
— Я всегда серьезен, Гордиан. Все эти кости, конечно же, нужно будет убрать, а то новые рабочие в ужас придут. Не стоит никого пугать. Нужно заботиться о моральном духе, даже у рабов.
— Ты кого-то цитируешь.
— Да, моего адвоката, того, кто покупает старые шахты и получает от них выгоду.
— Значит, такой человек существует на самом деле?
— Конечно. А ты думаешь, я солгал старому бедняге Форфексу?
— И я, конечно, знаю имя этого человека?
— Он всем известен.
— Марк Красс?
Катилина приоткрыл глаза и поднял брови.
— Да, ты решил и эту загадку, Гордиан, угадал имя загадочного покупателя. Но ее не трудно было решить. Известен всем — значит, нет нужды держать в тайне его имя. Покупает шахты, старается всеми средствами увеличить свои доходы. Кто еще, как не самый богатый человек в Риме?
— Загадкой является то, что ты слишком близко знаком с ним — так, что даже заботишься о его делах.
— И что же здесь непонятного?
— Говорят, что твои политические представления чересчур радикальны, Катилина. Зачем самому богатому человеку в мире связываться со смутьяном, который ратует за передел собственности и за отмену долгов?
— Мне казалось, что ты не хочешь говорить о политике.
— Это все горячая вода виновата — размягчила мне голову. Это не я. Извини, уж так получается.
— Как хочешь. Да, действительно, у нас с Крассом имеются кое-какие разногласия, но мы при этом противостоим общему врагу — правящей олигархии. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду — кучку семейств, связанных тесным родством, которые хватаются за власть и не остановятся ни перед чем, чтобы удержать ее и не отдать бразды правления оппозиции. Ты знаешь, как они себя называют? Лучшие Люди, «оптиматы». И такие слова они произносят без малейшей тени смущения, ведь власть настолько очевидна, что скромность тут излишня. А те, кто не принадлежит к их кругу, называются просто толпой, чернью. По их представлениям, власть должна принадлежать только им, ведь кто же еще, если не Лучшие Люди, могут управлять государством? Ох, как мне ненавистна их чопорная самоуверенность! А Цицерон полностью им продался. Цицерон, выскочка из Арпина, без благородных предков. Если бы только он знал, как оптиматы называют его за глаза…
— Мы говорим о Крассе, а не о Цицероне.
Катилина вздохнул и устроился поудобнее.
— Марк Красс слишком велик, чтобы принадлежать одной партии, даже оптиматам. Красс сам себе партия и, когда хочет, примыкает к оптиматам, когда не хочет — отстраняется. Ты прав, Крассу вовсе не по душе мои намерения преобразить экономику государства, что необходимо для спасения Республики. Он бы даже предпочел увидеть, как она погибает, лишь бы имя следующего диктатора было Марк Красс. Но в то же время нам часто приходится сплачиваться против оптиматов. И конечно же, наши добрые отношения зародились еще в те времена, когда мы оба служили у Суллы.
— Ты хочешь сказать, что, как и Красс, ты нажился благодаря постановлениям Суллы, когда у его врагов отобрали собственность и устроили распродажи?
— Так многие поступали. Но я никогда не убивал ради выгоды и не предавал человека из мести. Ну да, мне известны слухи, будто бы я внес в списки имя мужа своей сестры, а некоторые говорят, будто я сам убил его, а потом настоял, чтобы его объявили врагом Суллы. Как будто бы я нарочно старался обесчестить имя сестры и лишить ее наследства!
В его голосе появились гневные нотки.
— В прошлую избирательную кампанию пустили слух, не без участия брата Цицерона — Квинта, будто бы я помог в те годы убить претора Гратидиана. Бедный Гратидиан, растерзанный толпой! Они сломали ему ноги, оторвали руки, вырвали глаза, а затем обезглавили. Ужасающая жестокость! Мне пришлось быть свидетелем этого безумства, но я вовсе не подстрекал толпу, как утверждает Квинт Цицерон. И уж вовсе я не бегал по Риму, размахивая оторванной головой. Но некоторые из оптиматов привлекли меня к суду в прошлом году — и я полностью оправдал себя, как защищался от любого обвинения за все эти годы.
— Если уж зашла речь о головах, то твоя покраснела и стала похожа на свеклу. Вода, должно быть, очень горячая.
Катилина, увлекшись своей речью, высунулся по пояс из воды. Теперь он вздохнул и снова погрузился в лохань.
