— Извините, секунду. — Я полез в карман, продираясь сквозь воздух. Вытащил мобильный и прочитал начало письма, упавшего мне на почту: «Уважаемый господин Андреев, компания “OilИнформ” заблокировала ваши акции, судебный иск… в течение двух дней просим прибыть в наш офис. Адвокатская контора “Бородин и партнёры”».
— И последнее, Алексей Михайлович, — сквозь назревающий в моих ушам шум донёсся до меня голос Савельевой. — Я, собственно, почему пыталась с вами поговорить… Я предупредить вас хотела. Я видела вчера, как вы Лену увезли. Я хотела остановить её, но меня бы она не послушалась. И мне кажется, что вы очень ей нравитесь. Что ж, это её выбор. И ваш. Но, если вы, как Глеб, посмеете обидеть её, я поступлю так же, как и тогда, в школе. Я всё расскажу её отцу. И вам не поздоровится. — Савельева развернулась и быстро пошла в «Марриотт».
А я сел на скамейку. Выбил из пачки сигарету, повертел её в пальцах. Рассмеялся и не узнал свой голос.
— Вам ничего не придётся рассказывать, — произнёс я, — потому что Лена Ларионова уже это сделала...
Я даже знал, почему. И дело было не в Магде. Лена посчитала меня циником, который решил использовать её промах, чтобы заслужить её благодарность и определить себе в любовницы. Она ошиблась на мой счёт. Дело в том, что циники — это бывшие романтики. Те люди, которых очень хлёстко обобрала и обработала жизнь. Такие, как я, обычно представляемся ей, вам, каждому эдакими крутыми одиночками, которым никто не нужен. Эта независимость и привлекает к нам. В итоге, роль циника становится наркотиком, и мы в неё врастаем. Впоследствии мы делаем всё, чтобы не выбиться из этой роли. И всё идёт своим путём, пока однажды ты не встречаешь ту самую, единственную, из-за кого тебя оглушает нежностью — с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда[11]. Это-то и разрушит твой мир и уютный кокон. И ты будешь тянуться к этой нежности изо всех сил, лишь бы она навсегда осталась с тобой. Но самое ужасное произойдет не в час, когда она предаст тебя, а в тот самый момент, когда ты осознаешь: она такая же, как ты. Её тоже ломали. И оттолкнет тебя эта девочка, потому что она никому не верит. Потому что мир однажды избил её, ударив резко, наотмашь... Я это видел. Я это знал. Давным-давно, у женщины, которую очень хотел любить и которой я верил.
« — Сука. Я тебя убью, убью. — Возвращаясь из школы, я открыл дверь квартиры и прислушался. В ответ — глухой удар и новый стон:
— Мишенька, не надо.
— Сколько раз я тебя просил не пить? Сколько? Сколько?
— Мама? — позвал я.
— Тварь. На, получай.
Звук удара, крики. Я рванул на мамин голос. Мама лежала на полу, защищаясь руками.
— Не смей её трогать! — закричал я и в первый раз в жизни набросился на отчима.
Он отшвырнул меня ударом кулака в лицо. Забившись в угол, я ничего не сумел сделать. Мне было всего десять лет. Отчим, чье отчество я носил, выскочил из квартиры. А я утром сбежал к деду. И не потому, что испугался, а потому что, когда я попытался подползти к маме, она сплюнула кровавые сгустки на пол и произнесла, глядя мне в лицо, зло, устало и холодно:
— Ты бы не лез ко мне, хорошо? А еще лучше, если б тебя вообще никогда не было…».
Я медленно встал со скамейки и пошёл в «Марриотт». Добрался до своего номера. В прихожей меня накрыл новый звонок:
— Да, Кристоф?
— Что это значит, Алексей? Мне звонила Сиротина, она только что поговорила с Денисом, и там, в системе…
— Это я сделал.
— Что? — Кристоф замер на полном скаку. — Повтори ещё раз.
— Это сделал я.
Трубка замолчала. Потом мембрана раскалилась ненавистью:
— Мальчишка, ты что задумал? Ты с кем решил потягаться? Ты помнишь, что я тебе пообещал?
— Помню. Это ваш выбор. Делайте, что считаете нужным.
— Магда…
— Я уже поговорил с ней. Она меня отпустила.
— Я тебя уничтожу. Я тебе…
— Удачи. — Я отбил звонок.
Хотел запереть дверь номера, но передумал. Открыл мини-бар, вытащил бутылку «Посольской». Я не пил спиртное со дня похорон матери и деда. Налил в стакан, сделал глоток. Водка обожгла глотку, но в мозг так и не проникла. Зато появилось ощущение, что тело умерло, а душа застыла. И вот тогда я сел в кресло и стал её ждать. И она не подвела, явилась. Вошла в периметр, закрыла дверь, привалилась к ней спиной.
— Ну привет, Андреев, — едко и грозно произнесла Лена. Оглядев мою позу (ноги на столе, рядом бутылка), презрительно хохотнула. — Что, нам есть что праздновать, да? Или, может, займемся любовью, как ты этого хотел? Впрочем, на это я не пойду. Как я говорила, у меня Макс есть.
Я молчал, разглядывая изумительно-красивое, неприступно-холодное лицо уже не моей женщины. Между нами разлилась тишина. Молчание было соткано из моих медленных выдохов и её быстрых вздохов.
— Ну, скажи хоть что-нибудь, прежде, чем я уйду, — предложила Лена. И вот тогда я задал ей свой единственный вопрос.
— Зачем?
— Чтобы тебе было больно, — ни минуты не сомневаясь, отрезала она. — Ты мне жизнь испортил.
Я кивнул. Похожее я уже слышал от тех, от кого уходил я, и от тех, кто сам уходил от меня. Ларионова ещё что-то кричала, но мне казалось, что в комнате растекается вязкая гелиевая масса, затягивающая в вакуум её лицо, голос, глаза. Нас с ней. Впрочем, «нас с ней» никогда не было. А была мечта, что я встретил ту, ради кого стоит меняться.
— Я хотела мужчину не с большим, а с большим сердцем! — Лена, задыхаясь, забрасывала меня словами. — А ты использовал меня. Ты и сам, как проститутка, которую все пользуют. — Я дёрнулся, когда она этими словами ударила меня по лицу. А Ларионова захлебнулась в новом приступе ненависти. — Ты обманул меня! И за это я отомстила тебе. Потому что я никому больше не позволю унижать меня. Потому что ты такой же, как все. Как все…
Я стиснул стакан. Потом покрутил его в пальцах.
— Не смей напиваться, — Ларионова сделала стремительный шаг ко мне. Потом спохватилась и снова впечаталась спиной в противоположную стену. — Что ты молчишь, Андреев? — прошептала она.
— Уходи, — попросил её я.
— Что? — моргнув, произнесла Лена.
— Уходи, — очень тихо повторил я.
Ларионова, как слепая, нащупала пальцами ручку двери и отступила в коридор.
— Ты разбил мою жизнь! — выпалила она. Дверь захлопнулась. Ей шаги подсказали мне, что она устремилась к лифтам.
И тогда я сказал:
— А ты разбила мне сердце.
Впрочем, ирония у меня почему-то не вышла. Я медленно встал, поставил стакан на стол и набрал своим адвокатам.
