— И что же ты будешь делать в свой двадцатый день рождения, мистер?
— Скорее всего, готовить. Сеньора родилась в один день со мной. Правда, она об этом не подозревает.
— Знаешь что, если мы с тобой куда-нибудь пойдем, не смей никому говорить, что ты мой сын, слышишь? Посмотри на себя — взрослый мужчина! Как ты мог так со мной поступить? Нетушки, мистер. Мужчинам в наши дни подавай глупых девчонок, смазливые мордашки, раскрасавиц, а не старых дохлых кляч.
На нефтепромышленниках она давно поставила крест: эта порода оказалась бесперспективной. У дона Энрике национализировали все имущество. Мать сообщила, что гасиенду на Исла-Пиксол передали крестьянам из деревни в качестве общей фермы. В доме открыли школу.
— Ну и хорошо. По крайней мере, хотя бы в одной провинциальной школе будут какие-то книги.
— Ты бы их поддержал, да? Мальчик на побегушках у коммуняк.
— Видишь ли, смысл национализации в реституции. Это значит, что некогда дон Энрике или его семья отобрали землю у крестьян.
— Но разве они ею пользовались? Твой Леандро теперь, должно быть, главный на ферме. Решает важные вопросы — как правильно надевать ботинки.
— Почему это он мой? Он женат. Кстати, единственный во всем доме.
— Уел, ничего не скажешь. Бедняга Энрике, судьба его не пощадила. Представляешь его мину, когда его выгнали из собственного дома? А его мать? Тут уж точно без армии не обошлось! — и мать откусила кусочек арбуза.
— Общение с американцами улучшило твой английский.
— А вообще-то мне плевать на Энрике и его родственников, пусть катятся к черту. Заруби себе это на носу. Вот так-то.
— А ты заруби себе на носу, что тот, кто моет у коммунистов тарелки, еще не коммунист. Это не заразно.
— Я тебя просто дразню. Я бы даже коммуниста окрутила в два счета, будь он знаменит и с тугим кошельком. Подружке твоего художника страшно повезло.
— Вообще-то она не подружка, а жена.
— Ну я же говорю. Но до чего же уродлива! Расфуфыренная, как индианка. Да уж, не Гарбо. На что он только клюнул?
— Ему нравится, как она одевается. Они патриоты.
— Шутишь! — мать покачала головой. — Как по мне, простушка. Если слаще кукурузы в жизни ничего не ела…
— Ты как-то спросила: «Какой мужчина польстится на такую?» На Исла-Пиксол, помнишь? Теперь ты знаешь ответ.
— Сигаретки не найдется? — Она взяла сигарету и зажгла, отодвинув в сторону тарелку с недоеденным салатом. Бедняжка по-прежнему живет от затяжки до затяжки. Мать сняла с языка табачную крошку и заявила:
— Ворона всегда останется вороной, даже в павлиньих перьях.
Бессмысленно напоминать матери, как ей когда-то хотелось научиться танцевать sandunga. Если сейчас в Мексике время простушек, то, по предположению матери, скоро они проиграют смазливым мордашкам и раскрасавицам. Поток дневных посетителей «Ла Флор» схлынул, но она по-прежнему оглядывала патио, как всегда, наготове.
— Так что же сталось с доном Энрике? Просит милостыню на улице?
— Нет, конечно. Перебрался в другое место. Куда-нибудь на нефтяные промыслы в Уастеку. У Энрике деньжата не переводились, как бы он ни жаловался, что мы много тратим.
Она подалась вперед, взглянула из-под полей шляпы-колокола и внезапно стала другой — озорной девчонкой, которая подбивает дружка на очередную каверзу.
— Не беспокойся за дона Энрике, mi’ijo, — заговорщицки подмигнула она. — Dios les da el dinero a los ricos, porque si no lo tuvieran, se morirían de hambre.
Господь дает деньги богатым, потому что если бы они были бедны, то голодали бы.
1 ИЮЛЯ
Вероятно, кошелек господ Ривера не такой тугой, как кажется матери. Сеньоре Фриде пришлось пойти на хитрость, чтобы найти деньги на празднование своего дня рождения: она нарисовала портрет жены адвоката и продала ему. Вечеринка будет в доме на улице Альенде, чтобы поместились все приглашенные, потому что она позвала три четверти населения республики, не считая мариачи. Художники и мрачные поэты тоже приглашены. Олунда в бешенстве. Куриные escabeche[134], свинина и нопаль в соусах пипиан и моле поблано. Пюре из батата с ананасом. Помидоры и кресс-салат. Свиные ребрышки и тушеные помидоры она называет «скатертемарателями». По последнему донесению, еще она хочет креветки и маринованные свиные ножки. Придется, видимо, сеньоре рисовать портреты приглашенных гостей и на выходе продавать им, чтобы после праздника расплатиться с мясником. Двадцатый день рождения повара будет утомительным.
14 ИЮЛЯ
Уборка дома. Восемь картин переехали из тесной студии сеньоры Фриды в кладовку на половину художника. Замечательный портрет ее бабушки и дедушки, странный автопортрет с обезьянкой и та кровавая картина, о которой рассказывала Канделария и которую хозяйка написала, когда жила на улице Инсурхенте. Прежде чем унести картины наверх, название каждой нужно занести в гроссбух: кровавый портрет зарезанной девушки называется «Всего-то несколько царапин». Она написала его после того, как мужчина из Зона-Роса двадцать шесть раз пырнул свою подружку ножом, а когда прибывшая полиция обнаружила труп, заявил: «В чем дело? Всего-то несколько царапин!» История облетела все газеты. Сеньора заметила: «Инсолито, ты представить себе не можешь, на что покупаются люди».
Интересно, она имела в виду картину или историю убийства?
5 АВГУСТА
Гости, собирающиеся за ужином с краской в волосах, теперь получили название — Синдикат технических работников, художников и скульпторов. Опустошив тарелки, они приносят из кабинета художника печатную машинку и прямо за обеденным столом делают газету. Главный редактор, сеньор Буэрреро, смешивал краски в бригаде, которая помогала художнику создавать фрески. Они спорят об всем на свете: что лучше — искусство или философия? Станковая живопись для буржуазии или фрески для народа? Что патриотичнее, пульке или текила? Слуги узнают много нового, больше, чем в любой школе. Сегодня рассуждали о том, как победить фашизм в Испании. Мексика против фашизма, хотя гринго и англичане уверены, что Франко железной рукой наведет в Испании порядок. Старый друг Риверы Сикейрос сейчас там, сражается бок о бок с испанцами.
Сикейрос странный. Такой где угодно драку найдет, и на войне, и в мирное время. Когда он приходил к ужину, Олунда хваталась за распятие и умоляла: «Dios mió, не ставь хорошую посуду, ее разобьют еще до десерта». Ривера называет его «скорострельный художник», потому что тот создает фрески с помощью распылителя и авиационной краски. Сикейрос зовет Риверу «коммунистом высокого полета» за то, что он получает заказы от гринго и «баронов-разбойников». На это Ривера отвечает: посмотри на своего друга Сталина, вот кто самый главный разбойник, и вот тут-то обычно тарелки летят на пол.
