Следующий добрый человек — вьетнамский иммигрант — довез их до городка с мрачным названием Стинкин-Крик[5]. Чанс втянул ноздрями воздух.
— Понимаю, чем объясняется такое название.
— По крайней мере можно переночевать в мотеле.
— Элли, я сомневаюсь…
— Что? — удивилась она.
— Дело в том, что… ну, когда я запустил в Уилсона твоей сумочкой… В общем, у тебя еще остались деньги? — Чанс не был уверен, что сможет расплатиться за номер и еду. Если у Элли тоже нет денег, останавливаться не имеет смысла.
— Не знаю. — Она порылась в карманах блузона и наконец нашла долларовую купюру.
Элли приблизила ее к глазам Чанса, чтобы он понял, что это и есть все их состояние.
— А сколько стоит комната в мотеле?
— Чанс…
Ее пальцы, оказавшиеся в его большой ладони, были теплыми, даже горячими, несмотря на прохладу вечера. Порыв ветра напомнил Чансу о скором приближении осени.
— Что?
— Ты можешь… Ты не мог бы…
— Что, Элли? — Он удивился ее нерешительности.
— Ты не превратишь ее в сто долларов? Как тогда?
Она смотрела на него как ребенок, безоговорочно верящий в чудеса. Это была совсем не та актриса, которая недавно презирала магию.
Он улыбнулся. Она ждала, наивно раскрыв глаза.
— Ну, не знаю, как насчет сотни долларов, но что-нибудь я постараюсь сделать.
Чанс вскоре вернулся, держа в руках пятидесятидолларовую бумажку. Глаза Элли зажглись огнем надежды.
— Иногда люди достойны лучшего, правда?
— Это я ценю больше всего, — ответил он.
Пятидесяти долларов хватило, чтобы заплатить за комнату в мотеле, пару зубных щеток и незамысловатый обед. Они удалились в грязноватую комнату, с обшарпанными кроватями и сломанным телевизором. Вода в душе была чуть теплой, но Элли твердо заявила, что ни под каким предлогом не наденет на себя грязную одежду.
После душа Чанс натянул джинсы и вытер волосы. Когда он вернулся в комнату, Элли, свернувшись калачиком, лежала на постели, завернувшись в большое гостиничное полотенце. Ее каштановые волосы влажными прядями падали на плечи. Она воевала с пультом от телевизора.
— Кажется, нам всю дорогу не везет с техникой, — заметила она.
— Боишься, что нас покажут в новостях?
Она опустила глаза.
— Монти сказал — плохи наши дела. — Она перешла на шепот.
Чанс вздохнул и уселся рядом. Она поджала под себя ноги. Тусклый свет желтой гостиничной лампочки делал Элли совсем бледной.
— Не бойся, — сказал он тихо. — Все будет хорошо. — Чанс сам хотел в это верить.
— Почему они подумали, что кража ожерелья — твоих рук дело? Почему они решили, что ты грозил Уилсону пистолетом?
Он обнял ее, и его пальцы случайно коснулись груди, спрятанной под махровым полотенцем. Чанс вздрогнул. События безумного дня постепенно уходили в прошлое. Наконец они были вдвоем, и в безопасности.
— Уилсон целился в нас из пистолета.
— Но я этого не видела!
— И он каким-то образом причастен к краже бриллиантов. — Чанс закрыл лицо руками. — Но я не пойму каким.
— Монти говорил… — У Элли вдруг пересохло в горле. — Он сказал, что по прибытии в Нью-Йорк нас могут арестовать. До нашего звонка ему уже четыре раза звонили. У нас крупные неприятности, Чанс.
— Я знаю. Я виноват. Мне не надо было втягивать тебя в это. Возможно, они тогда ограничились бы кратким допросом и отпустили бы тебя.
— Может быть. Но дело сделано. — Элли зевнула. — Я хочу домой, несмотря на протесты Монти. Мы же невиновны и поэтому можем…
— Нет, не можем, Элли. — Он взял ее руку в свою. Не надо было говорить ей об этом. — Это слишком опасно, Элли.
— Чанс, чем дольше мы будем скрываться…
— Нет, ты не поняла…
— Я все прекрасно понимаю!
— Я подслушал разговор Уилсона и Дюро об убийстве.
Она вытаращила глаза:
— Нашем убийстве?
— Надеюсь, что нет. У них просто нет повода убивать нас. — Он сделал паузу. — Точнее, не было.
— Ты хочешь сказать, что теперь они могут на это пойти? — Глаза Элли расширились от ужаса.
— Повод есть. Они не знают, что именно из разговора я подслушал. Возможно, единственное, в чем они уверены, — что я ничего не успел разболтать полиции.
— Значит, ты должен заявить в полицию!
— У меня была такая мысль, Элли. Но ты понимаешь, насколько это опасно? Этот человек слишком могуществен.
— Но, Чанс, он же не может купить всю полицию восточного побережья!
— Конечно, нет, даже всего Атлантик-Сити. О’Нил — честный полицейский. Однако преимущество на стороне Уилсона. Один телефонный звонок из его номера — и меня объявят опасным преступником.
Элли содрогнулась от ужаса:
— О Боже!
— Я уверен, Уилсон заметил, что мы убегали от комнаты Дюро вдвоем. — Он прижал ее к себе, будто хотел защитить. — Элли, я даже боюсь представить, что нас ждет по возвращении в Нью-Йорк.
Она не сопротивлялась. Добрый блеск в глазах Чанса значил больше, чем обещание, чем надежда, чем признание, даже больше, чем клятва. Он был покровителем, защитником, который появляется в жизни именно тогда, когда больше всего в этом нуждаешься. Его золотистые волосы взъерошились, будто львиная грива, а мускулистый торс олицетворял мужество и силу. Широкие плечи и сильные руки обещали покой и безопасность в самую ужасную ночь ее жизни.
— Я боюсь. — Слова Элли вторглись в тишину их уединения.
Его теплая ладонь нежно погладила ее плечо.
— Ни за что не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Элли подняла руку и прошлась по щетине, покрывшей обычно гладкую поверхность его подбородка.
— Я… — Ее дыхание участилось. Неожиданно она увидела призывный блеск в его глазах — притягивающий, чувственный. Элли не ошибалась. Она отдернула руку.
— Это не значит, что я…
Чанс сделал глубокий вздох и придвинулся ближе.
— Прикоснись ко мне!.. Он прижал ее руку к своей груди. — Я мечтаю… мечтаю об этом.
Его глаза были темными, как бездонная пропасть неудовлетворенных желаний. В обрамлении густых ресниц, с полуприкрытыми веками, полными обманчивой загадочности, они звали, и Элли повиновалась. Ее руки сами притянули его к себе, оказавшись не в силах противостоять магической силе взгляда.
