Еще одна ситуация:
— Что с тобой?
— Я не хочу сейчас отвечать на твой вопрос.
(Может, это и покажется проблематичным, но эта женщина скрывает что-то, и она искренна.)
— Но, Хорхе, в первых двух случаях моя партнерша проявила бы терпимость или даже поняла бы меня. А в последнем она послала бы меня куда подальше.
— Ну, может, пришла пора задуматься, что же это у тебя за спутница, которая относится с пониманием к твоей лжи и наказывает тебя за искренность.
— У тебя на все готов ответ?
— Да. У нас у всех всегда припасены ответы. Даже если они в одном случае выглядят как молчание, в другом — как смущение, а в третьем — как бегство.
— Ты меня достал.
— Я и сам себя достал.
— Ну-ка, Толстяк, дай-ка я суммирую все сказанное.
— Пожалуйста.
— Ты говоришь, что не одобряешь людей, считающих, что лгать — нехорошо. Ты говоришь, что это выбор каждого человека в каждый конкретный момент.
— И это зависит от отношений, — добавил Хорхе, — между этими людьми.
— И это зависит от отношений, — согласился я. — Кроме того, ты считаешь, что лгать — не значит скрывать.
— Нет. Я утверждаю, что скрывать — не значит лгать, что не одно и то же.
— Действительно, это совершенно разные вещи. И еще ты говоришь, что искренность нужно приберечь для друзей, а откровенность для «избранных». Не так ли?
— Да, примерно.
— Хорошо. В таком случае, моя вера твоим словам всегда будет зависеть от наших с тобой отношений. От моего доверия или моей любви.
— От этого, а еще от твоего желания.
— Какого желания?
— Рассказать тебе сказку?
В одной далекой стране жил один феодал, чье могущество могло сравниться только с его жестокостью.
Только он устанавливал законы на своих землях, а крестьянам даже запрещалось произносить его имя. Народ притесняли альгвасилы[19], назначенные им, и душили сборщики податей, отнимавшие последние монеты, вырученные людьми от продажи урожая, вина или ремесленных изделий.
Нолав, так звался господин, имел мощную армию, из которой время от времени выходили молодые офицеры, пытавшиеся восстать и свергнуть его. Но тиран подавлял все эти попытки огнем и мечом.
Городской священник был настолько же добр, насколько злобен правитель. Это был глубоко верующий человек, целиком посвятивший себя помощи другим и передаче им своих обширных познаний.
В его доме жили пятнадцать или двадцать учеников, избравших для себя тот же путь и ловивших на лету каждое слово и каждый жест учителя.
Как-то раз, после утренней молитвы, он собрал своих учеников и сказал им:
— Дети мои, мы должны помочь нашему народу. Все люди могли бы бороться за свою свободу, но хозяин этих земель внушил им: он обладает слишком большой властью, чтобы простые мужчины и женщины отважились противостоять ему. Они с молоком матери впитали страх перед Нолавом, и, если мы не придумаем что-нибудь, они до самой смерти останутся рабами.
— Мы сделаем все, что ты скажешь, — ответили ученики в один голос.
— Даже ценой своей жизни? — спросил он.
— Что такое жизнь, если ты можешь помочь своему брату, но не делаешь этого? — ответил один из учеников от имени всех.
Наступил пятый день третьего месяца. В этот день во дворце отмечали день рождения хозяина, и единственный раз в году феодал совершал прогулку в карете по своим землям. В то утро Нолав в сопровождении многочисленной свиты отправился на прогулку, разодетый в шитый золотом и драгоценными камнями наряд.
Ко всеобщему удивлению, когда карета проезжала мимо одного дома неподалеку от дворца, один из подданных остался стоять, никак не поприветствовав своего господина. Гвардейцы тут же его схватили и подвели к карете.
— Разве ты не знаешь, что должен поклониться?
— Знаю, ваша светлость.
— Но ты не сделал этого.
— Не сделал.
— Ты знаешь, что я могу приговорить тебя к смерти?
— Этого я и жду!
Нолава удивил такой ответ, но не испугал.
— Ладно, если ты хочешь умереть именно таким образом, вечером палач займется твоей головой.
— Спасибо, мой господин, — сказал юноша и с улыбкой на лице преклонил колени.
В толпе закричали:
— Мой господин, мой господин! Можно и мне сказать кое-что?
Диктатор разрешил ему подойти ближе.
— Слушаю тебя.
— Разрешите мне, господин, умереть сегодня вместо него.
— Ты просишь казнить тебя?
— Да, господин. Пожалуйста! Я всегда был вам верен. Умоляю, позвольте мне это.
Хозяин очень удивился и спросил приговоренного:
— Это твой родственник?
— Я впервые в жизни его вижу. Не позволяй ему занять мое место. Я виноват, а значит, именно моя голова должна полететь с плеч.
— Нет, ваша светлость, моя.
— Нет, моя.
— Моя.
— Тише! — крикнул господин. — Я могу удовлетворить просьбу обоих. Вы оба будете обезглавлены.
— Хорошо, ваша светлость. Но поскольку первым приговорили меня, я имею право умереть первым.
— Нет-нет, господин, эта привилегия принадлежит мне, потому что я даже не оскорблял вас.
— Хватит уже! Что происходит?! — закричал Нолав. — Замолчите, и я дам вам привилегию быть казненными одновременно. На этих землях хватает палачей.
Еще один голос раздался из толпы:
— В таком случае, господин, я тоже хочу попасть в этот список.
— И я, господин.
— И я.
Феодал растерялся.
Он не понимал, в чем дело.
А если что и портило настроение диктатору, так это абсолютная невозможность понять что-нибудь.
Пять физически здоровых юношей просили обезглавить их, и это было непонятно.
Он прикрыл глаза и задумался.
За несколько секунд он принял решение. Ему не хотелось, чтобы его подданные думали, что он трусит.
Палачей будет пять!
Но, когда он все-таки открыл глаза и посмотрел на толпу, окружавшую его, уже не пять, а десять голосов решительно требовали своей собственной казни. А руки все продолжали подниматься.
Это было слишком для могущественного феодала.
