— Благодарю покорно! Вот уж это совсем лишнее!
— Но как же! От руки герцога…
— От руки грязной свиньи, — ответила та, увернувшись.
— Вот видишь, — весело сказал герцог Пешедралю, — тут уже республиканским духом пахнет. Ладно, мы еще поглядим, чья возьмет.
И он жадно накинулся на свиную колбасу.
— А что ты теперь скажешь о Сфене? — спросил он с набитым ртом. — Разве он не веселый попутчик?
— Еще бы! — ответил Пешедраль, — не пойму, как я мог испугаться его болтовни в первый раз. Теперь я нахожу ее вполне естественной.
— Ну, естественно! Нет ничего более естественного, чем естественное. Таков девиз моего превосходнейшего друга Донасьена.
— Скажите, господин герцог, а кто такие преадамиты?
— А, это просто дразнилка для нашего славного Онезифора. Они не существуют. А вот коли бы существовали, наш славный Онезифор сел бы в лужу.
— Но кто же они?
— Это люди, жившие до Адама.
— Фу, какой вздор!
— Ты изъясняешься точно как аббат Рифент. Не заставляй меня жалеть, что я взял тебя с собой.
— С вами трудно беседовать, господин герцог: вы утверждаете, что они не существуют, и в то же время гневаетесь, когда я называю это вздором.
— Несуществующая вещь вовсе не обязательно есть вздор. Ах, ах, капуста с салом, как я люблю жирненькое!
— Прочь лапы, старая свинья! — сказала служанка герцогу, который на минутку спутал гастрономию с анатомией. — В следующий раз я вам блюдо на голову надену. А в нем будет горячее рагу.
— Не слишком-то она сговорчива!
— Как это вы дозволяете столь грубо обращаться с собою, господин герцог?
— Не забудь: я путешествую инкогнито, и давай-ка уберем эту капусту с салом!
Они молча убирали капусту, как вдруг появился форейтор, одетый форейтором и открыто выказывающий все признаки самого низменного страха. Он вопил:
— Невероятно, но факт! В конюшне… конь… и он говорит!
Все расхохотались от чистого сердца, герцог — первый; один лишь Пешедраль, весьма обеспокоенный, сохранял серьезность.
— Опять нализался, — сказал хозяин. — И не стыдно тебе спьяну скандалить?
— Оставьте, оставьте его, — вмешался какой-то проезжий. И обратился к форейтору:
— Так что же сказал этот конь?
— Увидев, что я вхожу в конюшню, он крикнул: «Да здравствуют преадамиты!»
— Вот чокнутый! — бросил кто-то.
И все расхохотались от чистого сердца, герцог — первый; один лишь Пешедраль, еще более обеспокоенный, сохранял серьезность.
XIV
В третий раз все расхохотались от чистого сердца, когда форейтор кончил изливать свои чувства в таких словах:
— И конь добавил: «Ты, верно, ушам своим не веришь, а?»
Один лишь Пешедраль, крайне обеспокоенный, сохранял серьезность.
— Что верно, то верно, — продолжал форейтор, — я и впрямь своим ушам не поверил, вот почему я сбежал оттуда, и вот я здесь и, хоть убейте, не собираюсь возвращаться в эту чертову конюшню. Эй, трактирщик, подай-ка мне кувшин кларета, чтоб мозги на место встали!
— И не подумаю, — сказал трактирщик, — ты и так уже нализался.
— Черт подери, да я трезв как стеклышко. Сходи в конюшню, глянь сам!
— Боже меня упаси! Да чей же это конь-то?
— Мой, — заявил герцог.
Все повернулись к нему.
— И он действительно говорит. А кроме того, умеет читать. В настоящее время, например, он читает «Путешествие юного Анахарсиса по Греции», и оно ему очень нравится. Трактирщик, подай же кувшин кларета господину форейтору, — он и в самом деле не пьян.
Эта короткая речь была встречена одобрительным шепотом; люди говорили друг другу: какой остроумный человек!
— А ты зря перепугался, — сказал герцог Пешедралю. — Гляди, как мало им нужно, чтобы развеселиться. Знаешь, в один прекрасный день кто-то наконец скажет: во Франции смех убивает. Вот форейтор — он уже почти убит. Но, надо сказать, Сфен ведет себя весьма неосторожно, он не умеет держать язык за зубами.
— А что, если полицейские ищейки начнут расследовать это дело?
— Пф! В лучшем случае это будет местный кюре, не больше.
Тем временем служанка принесла пулярку, с которой оба путешественника расправились без всякого труда, так же как с последующими блюдами полегче, с сырами и сладостями на десерт. А еще они осушили несколько кувшинов кларета, после чего отправились на боковую и тотчас заснули, сморенные усталостью и сытной трапезой.
Лали и Сидролен замигали, когда зажегся свет, и вышли из кинотеатра слегка ошарашенные.
— Выпьем по стаканчику, а потом домой, — предложил Сидролен.
Лали согласилась.
— Люблю фильмы плаща и шпаги, — сказал Сидролен.
— Вы думаете? — спросила Лали.
— Я не думаю, я уверен.
— Нет, я хотела сказать: вы думаете, это был фильм плаща и шпаги?
— Конечно. Если мне это не приснилось.
— Мне-то кажется, что это был вестерн. Но у меня тоже такое впечатление, будто я спала.
— А, может, стоит вернуться и проверить, что там показывали?
И они вернулись к кинотеатру. Афиши и фотографии повествовали о борьбе Спартака и Франкенштейна против Геракла и Дракулы.
— Наверное, это программа на будущую неделю, — предположила Лали.
— А бог его знает, — ответил Сидролен. — Во всяком случае, вы как будто рассказали мне сон. Хотя вы и против их пересказа.
— Жаль, если так.
— Ладно, пошли выпьем.
Бистро на углу уже опустело, официанты сдвигали столики. Посетителям осталась лишь стойка, у которой они стойко выпили стоя настойки.
— Нет, мне здесь не нравится, — сказал Сидролен. — Пошли-ка на «Ковчег».
— А почему вы назвала баржу «Ковчегом»? — спросила Лали.
— Да именно потому, что на ней нет ни одного животного, — ответил Сидролен.
— Не поняла.
— Н-да, эта шутка действительно не сразу доходит. Ну, скажем так: когда я ее купил, она уже так называлась.
— Дорого купили?
— Да не так чтобы очень.
— А знаете, она мне нравится, ваша посудина. Признаться, я очень довольна, что сменяла мюзик-холл на место домотравительницы. Спасибо мсье Альберу за добрый совет.
— Как же он вас уговорил?
— Хорошим пинком. Вот уж, можно сказать, он вам преданный друг.
