— Ты уезжаешь? — спросил он. — Правда?
Я посмотрела на него.
— Да, — ответила я, — уезжаю.
Он сжал меня еще сильнее, глаза его загорелись, снова став серебристыми, глазами не человека, и он прошептал:
— Я же не смогу тебя чувствовать, а мне это так необходимо. Мне надо…
Я.
Я была ему нужна. Его мысли были полны желания. Он сожалел о том, что вчера убежал, а не пришел ко мне. Но за этим желанием, в глубине, таился страх. Он боялся, что я никогда не вернусь. Что он меня потеряет. Что у него не останется ничего, кроме воспоминаний обо мне, о том, как я выгляжу, как пахну. О вкусе моих поцелуев. О том, как я хотела его в ту ночь в родительском доме, в лесу и вчера в городе.
— Подожди, — сказала я. Я поняла, что есть способ убедиться в том, что Бен никого не убивал, даже несмотря на то, что он сам ничего не помнил.
Я рассказала ему о лукошке для грибов, о том, что взяла его с собой, а потом оно куда-то пропало.
— Мне кажется, что, если я его найду, я могу вспомнить, что произошло. А если я вспомню, то вся эта история закончится. Ты поможешь мне его отыскать? Найдем его вместе, и тогда… — Я смолкла, потому что почувствовала, как Бена захлестнул ужас, пронзил его до костей, до глубины души. — В чем дело?
Но как только я это произнесла, до меня дошло. Я буквально чувствовала вкус его вины.
— Ты его уже нашел, — сказала я. — Да?
— Когда я сюда приехал, я отправился в лес. От моей старой жизни ничего не осталось, а Луис… он хороший, но я его совсем не знал. Мне хотелось в лес. Так что я пошел. И…
Я догадалась, о чем говорила эта пауза.
— Ты превратился.
Бен кивнул:
— А потом я нашел на земле лукошко.
— У моего дома?
Он слегка поерзал.
— Вроде того. Оно лежало на земле и показалось мне… самодельным. Я вспомнил о своей семье. О том, что я утратил. И я забрал его себе.
Я просто дрожала.
— В нем были грибы?
— Несколько штук, — проговорил он, и я подумала о маминой просьбе. О своем последнем воспоминании и о том, что к тому моменту, когда я снова осознала себя, лукошко исчезло.
Исчезло, потому что его забрал Бен.
Бен «нашел» его.
Оно напомнило ему о его собственной утрате. Ему было одиноко и грустно.
И он злился.
Он там был.
— Нет, — сказала я. Мои глаза наполнились слезами, и я, дрожа, попятилась от него. — Когда мои родители погибли, ты уже был тут, в Вудлейке. Ты был тут, и ты в то время не был… ты превратился. Ты был расстроен, и ты не был человеком, а потом ты нашел мое лукошко. Ты был там, когда умерли мои родители. Ты…
— Нет, — возразил он, качая головой. — Нет, этого не может быть. Я нашел лукошко, когда уже стал человеком, не очень далеко от твоего дома, но я уверен, что я не…
— Уверен? — спросила я и уставилась на него, чувствуя, как он взволнован.
Он не был уверен.
— Я никогда никому ничего плохого не делал, — заверял Бен. — Да, я нашел твое лукошко, и прошлой ночью я перевоплощался, но я был здесь.
— Потому что ты даже не уверен в том, что смог бы контролировать животную часть себя, если бы я оказалась рядом, так? А если это была бы не я, а кто-то другой? Ты бы пожалел их?
— Да, и все не так просто! — ответил Бен. — Все не так, как кажется. Тебя бы я в каком угодно состоянии узнал. И ты это знаешь.
— Но не моих родителей. И не Тантосов.
— Прекрати, — сказал он и поцеловал меня, крепко прижав к себе.
Я была ему нужна, его страшно ко мне тянуло, он хотел, чтобы я принадлежала ему вечно. Когда я узнала, кто он такой, я убежала. Но я вернулась, и он все равно лелеял надежду, хоть и пытался запретить себе это.
А потом я сказала, что доверяю ему. Я призналась в этом, и сейчас я пришла к нему. У меня были к Бену чувства. И он об этом знал.
Но потом он уловил и мои более глубокие эмоции. То, о чем я боялась сказать.
То, в чем его подозревала.
И чего он не помнил. Я снова почувствовала его волнение. Он спрашивал себя: А может?..
Бен не был уверен. Он сомневался.
Я вырвалась, сделала шаг назад.
— Эйвери, — прошептал он, глядя мне в глаза. Его взгляд был полон чувств. Его глаза…
Стали серебристыми.
Шум.
Той ночью, когда умерли мои родители, я слышала шум. Я его вспомнила, услышала, я…
Я сидела на корточках за деревом, пряталась за ним, зажав рукой рот, чтобы не закричать, и видела серебристую вспышку, сопровождавшуюся ужасным звуком, звуком раздираемой плоти. Я слышала, как стонал папа, как кричала мама. Я закрыла глаза, но знала, что серебристый враг никуда не делся. Я слышала, как он наносил удар за ударом, не останавливаясь, до тех пор, пока не наступила полная тишина. Зловещая тишина. Тогда я выползла из-за дерева. Вокруг меня натекла лужа крови. Она хотела затопить меня.
— Нет, — сказала я, пытаясь отстраниться от Бена и от этого воспоминания.
Но я уже не могла ничего забыть, картина четко предстала перед моим внутренним взором.
Той ночью я была прямо на месте преступления, и теперь я понимала, что произошло. Я видела серебристую вспышку, она сверкала, она двигалась. Она вцепилась в моих родителей, я помнила серебристый блеск и кровь, это был не человек, люди так двигаться не могут, люди так не убивают и…
Серебристые вспышки.
Серебристые глаза Бена.
Бен не совсем человек.
И он не помнил того, что случилось прошлой ночью.
— Эйвери, — прошептал он, но нет, я уже не хотела его слушать. Не могла.
Я посмотрела на него и заставила себя вспомнить треугольник, который обнаружила у него на спине, когда мы впервые поцеловались, и шок, который я при этом испытала. Я заставила себя вспомнить и о том, что папа говорил мне о волках. Что их следует уважать. И не трогать их.
Ему стоило научить меня кое-чему еще. Он должен был объяснить мне, что волки — охотники. Так, чтобы я ни на минуту этого не забывала.
Нет, кричал мой внутренний голос. Нет, нет, нет, нет.
Лукошко, озлобленность Бена, которую я почувствовала в первую ночь, ночь, когда умерли мои родители, — теперь все складывалось в цельную картину, в ужасную, но правдивую картину. Его родственники были убиты, и он был в ярости.
Он сменил облик.
Я медленно сделала шаг назад, глаза у меня жгло от слез, сердце неистово колотилось от горя и страха.
