— Кларк, я люблю тебя, — успела прошептать она, прежде чем мир погрузился в сладкую мягкую невесомость, в которой они оба потеряли равновесие. Старуха вышла из комнаты, скромно опустив глаза…
Эмили хотела сказать ему все, хотя это уже было и не нужно: про Ричарда, про отца, про тот нелепый вечер, про то, что именно такого, как Кларк, она и ждала всю жизнь… Но это действительно было уже не нужно. Они заново обретали друг друга на новой земле, а все старое не имело значения, уходило прочь.
Полетели дни беззаботного, безоблачного счастья. Весенняя Каталония дарила им свое тепло, питала потребности души и тела, рождавшиеся на этих живописных холмах. Эмили и Кларк встречали рассветы, провожали закаты, бодрствовали днем и отдыхали ночью и, наоборот, отдыхали днем, чтобы бодрствовать ночью.
Взяв старую машину Кларка, они каждый день ездили на побережье, что недалеко от Барселоны, брали напрокат маленькую яхту, купались, если не было холодно, загорали, если не были заняты друг другом. И никогда еще Эмили не чувствовала себя такой свободной, всецело принадлежа кому-то другому. И никогда еще ей не было так спокойно на сердце, как в эти дни, полные приятных волнений. Вся прошлая, нью-йоркская жизнь осталась где-то за скобками ее восприятия. А она с Кларком и еще бабушка, которой недавно стукнуло восемьдесят шесть, были здесь, реальные, ощутимые. И больше никого. Только море и птицы.
— Когда мы вернемся, я покажу тебе мои картины, в них очень подробно написано, как я переживала неделю без тебя, — вдруг сказала Эмили, усаживаясь на палубе и подтянув колени к подбородку. — Это было невыносимо! Я думала, что сойду с ума. И если бы не краски…
— Значит, я не ошибся. Тогда, на выставке, я видел тебя.
— Нет, не ошибся. А здесь очень красиво. Я бы хотела привезти сюда мольберт…
Они оба посмотрели на город, полукругом обнимавший бухту с диким пляжем.
— Да, я тоже очень люблю эти места. Родителей не помню, а вот эти холмы навсегда въелись в память. Мне кажется, здесь ничего не меняется веками. Те же люди, тот же берег… Цивилизация, конечно, оставляет свой след: город меняет внешний вид, одни формы перетекают в другие, но душа его остается прежней.
Эмили серьезно посмотрела на Кларка.
— Ты сильно любишь его?
— Почти так же сильно, как и тебя.
— Я серьезно.
— И я серьезно. Я люблю его, скучаю по нему и бегу сюда, когда мне плохо. Но ведь нельзя любить стены, улицы, вот этот порт… Настоящая любовь к чему-то, пусть даже и неодушевленному, складывается из любви и привязанности к живым людям. Здесь у меня друзья детства, которые сейчас едва вспомнили меня, здесь живет моя бабушка — единственный человек, в жилах которого течет моя кровь, здесь осталась частичка моей души. А теперь ко мне приехала ты. Мой самый дорогой и близкий человек.
Эмили осторожно провела ладонью по его груди. Если с телом она более-менее освоилась и перестала рядом с Кларком чувствовать себя юной неопытной девушкой, то все, что касалось его души, вызывало в ней теперь странную робость.
— Ты такой… Тебя еще разгадывать и разгадывать. Боюсь заблудиться в дальних уголках твоей души.
— Ну, это только на первый взгляд. И потом… — Кларк придал лицу небрежность, — я почему-то уверен, что жена и не должна знать обо всех потаенных уголках…
— Кто не должна знать?
— Жена. — Он с деланым равнодушием поднял брови. — А что ты так смотришь? Или ты думала, что я смогу ограничиться совместно проведенным отдыхом на необитаемом острове, а потом мы приедем в Нью-Йорк и разойдемся навсегда?
Она молчала. Где-то в глубине души она знала, что так и будет. Еще в самом начале. Еще в поезде. Но сейчас все равно щипало глаза.
— Нет, мне этого будет мало! — дурашливо продолжал он, поднимая ее на ноги и прижимая к себе так, что у Эмили не осталось выбора — только смотреть и дышать ему в лицо. Глаза в глаза, губы в губы. — Мне будет мало двадцати четырех часов в сутки, которые я буду проводить с тобой здесь, и, чтобы компенсировать этот недостаток, я решил продлить совместное проживание до конца своих… Эми, что с тобой?
Она спрятала лицо на его широкой груди, от которой всегда приходило успокоение.
— Ничего. Просто я очень счастлива. От этого тоже иногда плачут.
— Я люблю тебя, моя инфанта. Моя casto, fiel, верная, невинная, настоящая. Ничего плохого уже не будет. Мы нашли друг друга, а это самое главное.
Эмили вдруг вспомнила про отца. Может, правда вся эта история дело его рук?
— Я почувствовал, что ты моя, как только увидел тебя. Я полюбил тебя сразу. Эмили, неужели ты не видишь, что это судьба? И мы уже не вправе отказаться друг от друга.
— Я не собираюсь от тебя отказываться. Я вообще не знаю, как без тебя жить, Кларк.
Яхта медленно плыла по волнам, и барселонский порт постепенно отдалялся от них, раскачиваясь в разные стороны. Или это палуба качалась? Эмили стояла, держась за поручень, и странное чувство, будто она прощается с кем-то очень близким и очень любимым, щемило ее сердце. Отчего это? С Кларком они не расстанутся больше никогда, а в этот город вернутся уже вечером…
Она обвела взглядом пристань и длинные волнорезы, словно пытаясь найти там ответ. На одном из них стояла тоненькая, до боли знакомая фигурка юноши. Эмили больше ничему не удивилась, лишь улыбнулась ему, почувствовав, как по щекам покатились слезы. А мальчишка в последний раз махнул им рукой и постепенно растаял в воздухе, будто его и не было вовсе.
— Да. Мы не знаем, на какие чудеса способны те, кто от нас ушел, но продолжает любить нас и оберегать, — повторила она слова мистера Флетчера.
Кларк обнял ее и прижал к себе.
— С этого дня любить и оберегать тебя буду я.
