За осмотром Пирс вспоминал вчерашний вечер. Он был весьма разочарован тогда, что своенравная красавица снова ускользнула у него из рук, однако это чувство померкло в сравнении с отчаянием, охватившим Жоржа. Пирс дал себе слово отныне обращаться с парнишкой помягче, хотя бы потому, что впервые понял, Какая уязвимая душа скрывается за фасадом дерзкой мальчишеской бравады. Он и теперь хорошо помнил, как Жорж рыдал у него на груди.
Найти ботинки по размеру все же удалось, как раз когда парнишка появился из складского помещения. Приличная одежда преобразила его почти до неузнаваемости. Если бы не ветхая шляпа, он вполне мог бы сойти за юного джентльмена. Пирс не мог отказать себе в удовольствии сорвать отвратительный головной убор у него с головы.
— Эй, мистер! — возмутился парнишка и попытался выхватить шляпу, но Пирс слишком высоко поднял ее.
— Мистер Ди Марио, будьте любезны, выбросьте эту гадость.
— Отдайте мою шляпу! — закричал Жорж, подпрыгивая.
Пришлось крепко взять его за плечо и пригвоздить к месту. Галантерейщик принял шляпу и удалился, брезгливо держа ее двумя пальцами. Не давая Жоржу броситься следом, отбивать свою сомнительную драгоценность, Пирс достал с верхней полки матросскую шапочку, нахлобучил ее на голову парнишки и подтолкнул его к зеркалу.
— Ну что? — с торжеством спросил он, поправляя шапочку на густых медно-рыжих кудрях. — Только не говори, что так хуже.
— Хуже! — тотчас заявил Жорж. — Я выгляжу как какое-нибудь напыщенное отродье!
— Я бы сказал, как молодой джентльмен. А вот раньше ты выглядел как отребье. Смотри, я тебе и обувь подыскал. Надеюсь, подойдет.
Он поскорее отошел и сделал вид, что полностью поглощен запонками и галстучными булавками, при этом искоса наблюдая за парнишкой. Надевая ботинки, тот вынужден был оставаться в относительном покое, что с ним случалось редко, а так как его дерзкий взгляд был потуплен, лицо выглядело нежным и почти женственным. Опущенные ресницы поражали густотой, а руки изяществом. Сейчас Жорж был точной копией сестры.
Эта мысль заставила Пирса отрешиться от действительности, и он в который раз погрузился в мечты. Он увидел дом с красивой верандой, на ступенях которой стоит прекрасная юная женщина в роскошном наряде из бледно-розового муслина. В руках у нее веер, и она кокетливо прикрывает им смеющийся рот. А вот она плывет в вальсе по натертому паркету бального зала, в котором отражаются бесчисленные огоньки свечей хрустальной люстры. Каждый раз, как он кружит ее в очередном па, зеркала в простенках отражают ее снова и снова. Он видит ее глаза, полные любви и счастья, и знает, что именно он дал ей это счастье. Вот они бегут рука об руку по росистому лугу, и чудесные медно-рыжие волосы Ласточки развевает ветерок, нежные щеки раскраснелись, губы приоткрыты. А вот они скачут по холмам, дремлющим в полуденной дымке: он на Пегасе, а Ласточка на серой кобылке в масть тому…
Он должен отыскать ее! Она непременно должна принадлежать ему и только ему! Ее присутствие рядом, ее близость помогут забыть прошлое и начать все заново. Забыть в первую очередь страшный момент изгнания из колледжа и высказанную в лицо постыдную причину этого: его мать не только не была обвенчана с его отцом, богатым плантатором Ланжем, но и оставалась рабыней вплоть до самого рождения Пирса.
Его мать. Результат усилий ямайского работорговца вывести породу светлокожих рабынь. Красивая, элегантная, с безупречными манерами и осанкой настоящей леди, но на деле живой товар, дорогая вещь, изначально предназначенная в любовницы белому плантатору. Восьмая часть негритянской крови в жилах делала ее квартеронкой, то есть полукровкой, и матовая белизна кожи ничего не значила в сравнении с бумагой, по которой ее могли покупать и продавать, как чернокожую, разве что вдесятеро дороже. Лишь очень богатый плантатор мог позволить себе столь дорогое имущество, и лишь умопомрачительно богатый — отказаться от него, отпустив на свободу. Отец Пирса, однако, так и поступил, когда его любовница, Шинейд из Кингстона, родила ему сына. То был воистину благородный жест.
Долгие годы Пирс считал себя законным наследником богатейшего луизианского плантатора и вдруг, в день своего шестнадцатилетия, превратился в ублюдка, в полукровку, предмет насмешек недавних друзей и знакомых. С ним можно было поразвлечься на досуге, но ни одной женщине из общества не пришло бы в голову связать с ним жизнь. Ни образование, ни острота ума, ни манеры больше ничего не значили, не говоря уж о деньгах. С того страшного дня он стал для южан неполноценным — «с дегтем в крови».
— А ботинки подходят.
Голос Жоржа вывел Пирса из раздумий, и он с облегчением вернулся к действительности.
— Вот и славно, — сказал он с принужденной улыбкой. — Теперь ты годишься в братья Ласточке. Кроме того, теперь ты годишься мне в шурины. — Он помолчал и добавил: — И скоро им станешь.
Английский клипер деловито резал волны и летел вперед с куда большей скоростью, чем медлительная шхуна. При других обстоятельствах Жоржетта наслаждалась бы и легким, грациозным движением судна, и теплым соленым пассатом в лицо, и громадой парусов над головой, теперь же ничто не могло вывести ее из уныния, даже тот факт, что со дня на день они должны были причалить в Гонолулу и, вполне возможно, перехватить «Ванду Колл» раньше, чем она возобновит путь. Встреча с отцом означала для нее разоблачение.
К тому же, словно нарочно, чтобы ухудшить дело, команда клипера была настроена против Жоржетты. Не то чтобы враждебно, о нет, скорее наоборот. С той самой минуты, когда она впервые ступила на палубу в своей новой экипировке, большинство матросов так и пожирало ее взглядом, словно одну из кафешантанных «мамзелей» или проституток, что зазывали клиентов из окон публичных домов, едва прикрывая свои прелести шелковым неглиже. Одно дело, если бы матросы подозревали в ней девушку, но они были совершенно уверены в том, что перед ними подросток!
Мысли Жоржетты невольно перекочевали к девице в красном, обратившейся к Пирсу в день их высадки в Сан-Франциско. Та и в самом деле была весьма соблазнительна, и все же Пирс не проявил к ней ни малейшего интереса. Его верность легкомысленной красотке Ласточке была неколебима, и чем дальше, тем больше Жоржетте хотелось, чтобы два ее весьма противоречивых образа слились воедино. Как горели его глаза, когда он упоминал Ласточку! О настоящей Жоржетте он вряд ли говорил бы с таким пылом. Хорошо бы он узнал все сам…
Она тяжело вздохнула. Меньше всего ей хотелось стать свидетельницей низвержения Ласточки с пьедестала, который Пирс воздвиг для нее в своем сердце. Она могла бы избежать этого, нанявшись во Фриско на какой-нибудь пароход курсом на Луизиану. Надо сказать, Блэквелла на сей раз с ними не было. Либо он так и не сумел выяснить обстоятельства исчезновения ее отца, либо решил отказаться от преследования, которое и без того обошлось ему довольно дорого. Значит, не было никакого смысла пересекать океан вместе с Пирсом, мучаясь при этом дурными предчувствиями и сладкими, но эфемерными видениями.
Жоржетта вообразила себе рассказ отца о том, кто она на самом деле, и снова укрепилась в намерении идти до конца. По крайней мере она не позволит Пирсу в ярости задушить рассказчика.
