– Привет, Реба, – ответил он, а сам с тоской подумал: как теперь от нее отмотаться и при этом иметь возможность тянуть с квартплатой?
23
В зрительном зале студии стоял легкий шумок предвкушения. Предстояла программа Джека Питона, а публика его любила. В отличие от Карсона, Леттермена и Мерва, он не сидел за большим столом; он располагался за квадратным журнальным столиком вместе со своим гостем и проводил с ним час один на один, заставляя раскрыться. Он не носился по залу с головокружительной скоростью торнадо, как Фил Донахью. Он вел беседу неспешно, иногда расслабляя узел галстука (галстук он носил всегда) или снимая пиджак. Своим гостям он помогал почувствовать себя уютно. До того уютно, что те очень часто забывали об аудитории, напряженно ловящей каждое их слово, о назойливых камерах, и болтали так, будто кроме них с Джеком в студии никого не было.
Он извлекал их из скорлупы постепенно, осторожно. Поскольку у него был лишь один гость в неделю, он имел возможность прочитать все подобранные для него материалы и уже потом решить, какие задавать вопросы. Помощники только готовили для него материал, а ход беседы определял он сам.
Сегодня его собеседником был режиссер в очках, дававший интервью крайне редко, властный и самовлюбленный гений. Джек обнажал его, удаляя один слой за другим, и становилось ясно, почему этот человек был именно таким.
Аудитория сидела, затаив дыхание, всеми фибрами впитывая этот разговор один на один. Джек Питон выкладывал им чистую правду, и за это они его уважали. Он воплощал собой блестящего американца. Ум и внешность. Таковы были братья Кеннеди, и Джеку Питону не раз говорили: только захоти, и перед тобой откроется карьера политика. Безмерная популярность, быстрый и цепкий ум – он вполне мог стать кандидатом номер один на серьезную выборную должность. К нему уже подкатывались люди с деньгами, готовые поддержать его, если он выразит желание баллотироваться в Сенат.
– Да вы с ума сошли! – воскликнул он поначалу. Но когда ему объяснили, как высоко можно забраться с его популярностью, он перестал смотреть на это совсем скептически. Отсюда и его всесторонние попытки упорядочить свои отношения с дамами – вдруг он действительно захочет попробовать себя в политике?
Шоу подходило к концу. Джек видел, что продюсер уже подает ему сигнал «закругляйся», и мягко подводил гостя к завершающей фазе, а тот раскрыл себя так, как не удалось никому из изучавших его творчество последние десять лет.
Зрительный зал разразился незапланированными аплодисментами – ассистент только собрался подать такую команду. Искренняя реакция публики – значит, понравилось.
Джек поблагодарил гостя, который все не мог выговориться. Они пожали другу другу руки. Камера один дала общий план, свет приглушили. На фоне двух мужских силуэтов пошли титры.
Шоу закончилось.
Джек поднялся с одной мыслью – скорее бы в душ; но это было не так просто. Главная сложность всегда заключалась в том, чтобы изящно ускользнуть от гостя. Целый час ты участливо и заинтересованно расспрашиваешь гостя о том и сем, вытягиваешь из него такое, о чем он никогда не говорил вслух – тем более прилюдно. Поэтому, когда час откровений кончался, как правило, оказывалось, что гость еще не выговорился.
С женщинами была просто беда. Почти все они хотели продолжить разговор в постели, и время от времени Джек делал себе поблажку – ладно, пусть будет так. Обычно он был очень осторожен и со времени знакомства с Клариссой согрешил с гостьей лишь однажды – ею оказалась невысокая пухленькая киноактриса, так по-щенячьи жаждавшая любви, что у него не хватило духу ее отвергнуть. До акта любви, во время и после она не переставала извиняться за то, что все у нее так наперекосяк. Потом она приготовила ему тарелку питательной чечевичной похлебки и отослала к Клариссе, пообещав, что никому об их встрече не расскажет. К счастью, она сдержала слово и недавно вышла замуж за профессионального собаковода. Кажется, они вполне устраивали друг друга.
Продюсер Джека, Алдрич Пейн, как обычно, пришел на выручку – он подал Джеку сигнал исчезнуть, взяв на себя нелегкий труд спустить гостя с Питоновских высот.
Джек не колебался ни секунды. Прямиком в свою комнату, под душ – смыть все мысли и всю усталость.
Через полчаса, переодевшийся и свежий, он сидел возле мониторов и просматривал запись пошедшей в прямой эфир программы. Обычно рядом был Алдрич, и они либо вместе отпевали передачу, либо вместе праздновали успех.
Самый важный элемент передачи – это гость. Если гость оказывался на уровне, удавалось и шоу. Если же гость не тянул, все летело кувырком.
Сегодня получилось не шоу, а просто конфетка, – и Джек с Алдричем были довольны. Это значит, что рейтинг их передачи на этой неделе будет очень высоким. Обычно они никогда не выпадали за пределы первой десятки.
– Спорить готов, что мы влезем в пятерку, – сказал Алдрич, довольно сияя.
Джек согласно кивнул. Найти гостя, который с блеском продержится целый час, – дело не простое, и когда все выходило так, как сегодня, он имел право быть собой довольным. Тем более, что в данном случае выбор делал он сам, и вот его правота подтвердилась. Все в его съемочной группе были против этого режиссера в очках: да из этого отшельника и слова не вытянешь! Вот вам и не вытянешь! Он с трудом сумел заткнуть этот фонтан!
– До завтра, – попрощался Джек и зашагал к своей машине.
Алдрич махнул рукой. Они прекрасно сработались. Алдрич компенсировал недостаток терпения у Джека, сам же Джек постоянно генерировал идеи. Когда в эфир вышла передача «Лицом к лицу с Питоном», Джек настоял на том, чтобы продюсером стал Алдрич. Они работали вместе в Хьюстоне, на программе «В ритме Питона», и Джек знал: именно такой продюсер ему нужен. Алдрич с женой и детьми перебрался в Лос-Анджелес, и теперь, шесть лет спустя, их еженедельная часовая программа была лучше, чем когда-либо.
Возвращаясь по скоростной трассе в Беверли-Хиллс, Джек поставил в стереомагнитолу кассету, и из колонок зазвучал голос его личной секретарши, Ареты, она читала кое-какую его почту. У нее были удивительно приятный певучий голос и нежнейшая улыбка. Арету он нашел, когда работал в Чикаго. Основной ее обязанностью тогда было варить кофе для работников студии. Джек почувствовал, что она способна на большее, и подбросил ей работу помощника администратора. Когда возник Лос-Анджелес, он позвонил ей и спросил, не желает ли она стать его правой рукой. «Джек, дорогой, для тебя – кем угодно», – завизжала она от радости и примчалась со следующим рейсом. Эта чернокожая женщина весила двести двадцать фунтов и была всеобщей любимицей. «Мои два А» – так он называл Алдрича и Арету и клялся, что не протянет без них и дня.
Поток был гуще обычного, и на то, чтобы добраться до Голливуда, у него ушло много сил. Прямо из машины он позвонил Клариссе и сказал, что задерживается.
– Ты меня смотрела? – спросил он, горя желанием услышать если не похвалу, то хотя бы мнение.
