— Нет, Колин. Я не хочу с этим соглашаться.
— Тем не менее остальные Пембертоны согласились, и, как следствие, мы давно решили положить конец этим мучениям, чтобы избавить будущие поколения от страданий.
Я долго и твердо смотрела на кузена.
— Понимаю. Что-то вроде добровольного безбрачия? Поэтому никто из вас и не женат?
Он серьезно кивнул.
— Как отвратительно! Это неестественно и против божественных законов — не жениться и не иметь детей. Кто вам дал право на такие решения?
— Вы так считаете? Вы думаете, что это по законам Бога и природы производить детей, которые станут монстрами, как мы? Имеем ли мы на это право? И вы, Лейла, можете ли вы дать жизнь ребенку, если вы знаете, что его ждет такая же ужасная судьба, как вашего отца?
— Это не проклятие!
— Я и не ожидал, что вы сейчас согласитесь со мной, но со временем это случится.
Я уставилась на огонь, очень недовольная своим кузеном Колином. Его слова выбили меня из колеи. Я не знала, что и подумать.
— Так вот почему дядя Генри против моей свадьбы с Эдвардом.
— И правильно.
— Неправильно! Я выйду замуж, за кого пожелаю и когда пожелаю. О, Колин! — Я пристально посмотрела на него. — А вы, вы согласны с этим?
В его глазах было выражение такой грусти, что я отвернулась.
— Где-то же должен быть ответ, — сказала я с мрачной решимостью. — И я собираюсь найти его. Колин… Колин, Вы так же безнадежны, как остальные, и это очень досадно. Но во мне не убит дух борьбы, так что я намерена доказать, что вы все ошибаетесь. У нас с Эдвардом будут крепкие и здоровые дети, они будут жить долго.
Он уставился на меня, но, удивительно, не принял мой вызов. Вместо того чтобы пытаться отговорить меня, как я того ожидала, Колин лишь продолжал смотреть своими зелеными глазами.
— Я найду ответ, — прошептала я немного менее эмоционально.
— Да поможет вам Бог в ваших поисках.
Глава 10
Я плохо спала той ночью, разбуженная поздним приездом доктора Янга и шагами за дверью, и, проснувшись в ледяной спальне, почувствовала легкую головную боль. Перед сном Гертруда молча принесла небольшой ужин и чашку горячего шоколада. Все не помогло, поскольку слишком велико было возбуждение от событий дня. Лежа под одеялами и прислушиваясь к звукам бури, я пыталась восстановить чувства, охватившие меня в роще, но это были такие слабые воспоминания, словно все происходило месяцы назад. Если меня что и преследовало всю ночь, это слова Колина, его спокойное приятие коварного рока. В такой фатализм трудно было поверить.
А тут еще дневник тетушки Сильвии, который доказывал, что кто-то другой, а не она, написал письмо, чтобы привести меня в Херст. Но кто это сделал? И почему понадобилось воспользоваться именем тетушки Сильвии, а не своим собственным? А теперь, когда один из них привлек меня сюда, почему все они желают, чтобы я уехала?
Я раздвинула занавеси и выглянула в серый, печальный день. В канавах на подъездной аллее стояли огромные лужи, а деревья тяжело свешивали свои влажные ветви. Капли росы блестели на листьях собачьей петрушки и смолевки. Ветви ясеней и акаций были словно увешаны нитями бриллиантов. Это был влажный, холодный мир. И в доме жизнь была немногим лучше.
Вошла горничная, чтобы помочь мне одеться, вычистить мое бархатное утреннее платье, затянуть корсет и расположить юбки на кринолине. Она делала свою работу молча, не глядя на меня, ее чепчик аккуратно сидел на медных кудрях. Интересно, как слуги воспринимают нашу эксцентричную семью?
В комнате для завтрака, к своему удивлению, я не застала никого из моих родственников. Гертруда проинформировала меня, что тетя Анна и Теодор непрерывно дежурят при дяде Генри, которому стало значительно хуже, а Марта решила оставаться в своей комнате за рукоделием. Кузен Колин уехал из дома рано, ездит на своей любимой кобыле. После чая с бисквитами и каплей бренди (от головной боли), я решила прогуляться по дому. Там, в Лондоне, какую бы проблему мне ни приходилось обдумывать, я всегда шла на прогулку вместо того, чтобы оставаться взаперти в своей квартире. Свежий воздух и физические упражнения помогали лучше думать, но, поскольку погода сегодня была такой ужасной, я решила прогуляться по лестницам и коридорам этого обширного особняка.
Первая остановка была в малой гостиной, где можно было сесть за фортепиано и сыграть несколько пьес, но я пребывала в таком состоянии, что не смогла бы усидеть за клавишами даже минуту. Далее были менее используемые комнаты: еще одна маленькая гостиная, кабинет, терраса и бальная зала с пыльными чехлами на люстрах. Везде мои шаги эхом отдавались на полированных деревянных полах или мягко шептали на тяжелых коврах. Множество растений, массивная мебель, готические скульптуры и все то же тягостное молчание господствовали повсюду. Ощущалось неумолимое присутствие бабушки Абигайль, ее непоколебимое господство над тайным обществом, цепкая хватка и способность сдерживать натиск будущего в попытке остановить время.
После долгого тура по первому этажу, натолкнувшись лишь на безмолвную вежливую прислугу, я прошла в библиотеку, в комнату, которая быстро стала моей любимой. Здесь я бродила среди множества книг, собранных за годы, и гадала, нельзя ли найти хороший роман, в который я могла бы погрузиться на некоторое время.
Мимоходом читая корешки книг, я продрогла от сквозняков и сырости, присущей большому старому дому, так что передвинулась к камину, где, стоя на безопасном расстоянии, согрелась. Мой взгляд, как это часто бывает, упал на пламя и непроизвольно задержался на несколько минут. Сознание стало приятно пустым, как бы унесенным в иной мир, не думалось ни о чем конкретном, пока мои глаза случайно не сфокусировались на очень маленьком объекте у края пламени. Я смотрела на него довольно долго, пока мое сознание вернулось обратно, в настоящее. Приглядевшись повнимательней, я поняла, что объект был маленьким клочком бумаги… почтовой бумаги. Не сознавая зачем, я приблизилась к нему и, видя остатки надписи от руки, достала его. Почерневший по краям клочок бумаги, несомненно, был остатком мусора, который одна из служанок кинула в огонь, и этот клочок, очень вероятно, был вынесен из пламени сквозняком и таким образом спасен от полного сожжения. Я развернула его и прочла несколько слов. На мгновение ледяной ужас охватил меня. Клочок бумаги был остатком письма к Эдварду.
— О нет! — прошептала я. — О Боже, нет!
Мои ноги внезапно ослабели, и я вынуждена была опуститься в кресло, чтобы не упасть. Испарина выступила на лбу, головная боль вернулась.
Письмо Эдварду было перехвачено, прочитано кем-то, а затем брошено в огонь.
Но кем? Кто из членов моей семьи сделал это? К кому служанка могла прийти с письмом, возможно, по приказу?
Я потерла виски ледяными кончиками пальцев. Лишь бабушка Абигайль могла иметь власть такого рода, которая бы перевесила мою банкноту в один фунт. Но нет, это мог сделать и дядя Генри. Или тетя Анна. Возможно, Тео имел достаточно влияния на слуг, чтобы приказать им приносить ему всю корреспонденцию, которую я могла написать.
