С чем пришла, с тем и ушла, пристыженная. Переодеваюсь, и мы спускаемся на лифте в подземный гараж, на уровень минус один. Нам предстояло ехать на сорок первый километр, где нас будут ждать трейлеры, мы им должны дать документы, разрешающие ввоз, а у них взять маленький сверточек. Садимся в большой серебряный «ауди», а поскольку со всех сторон стоят другие его машины, то мне приходится высовываться из окна и смотреть, что там сзади за нами, не заденем ли, выезжая, другие авто. Что называется, мужик с крутой тачкой! Весь подземный паркинг его автомобилями уставлен, ей-богу, Саша, не вру. А вот уж и двери автоматические по сигналу из машины сами ползут вверх, как бронированные жалюзи, и Эдита Гурняк на всю катушку, но есть надежда, что он ее убавит, когда продолжит свой рассказ, и мы закуриваем по шикарной сигарете John Player Special (сигаретки-то его! Я ни за что не плачу!), включается кондиционер, так что шикарным воздухом бесплатно дышу. Хаза выпускает нас на тачке мимо фотоэлементов, через шлагбаумы и исчезает в тумане. Будто никогда ее и не было.
* * *
О тебе думаю, Саша, ни о ком другом. Что поделываешь? Какими новыми наколками себя украшаешь? Где по ночам шляешься? Что видно из моей афишной тумбы, если посмотреть на твои окна? У меня же все в порядке, посылаю тебе сердечный привет из солнечного Гопла, время я провожу отлично. Езжу-разъезжаю с миллионерами в тачке цвета металлик, курю сигареты John Player Special из черной коробочки, которую даже жалко потом выбрасывать, потому что она пластмассовая, а буковки серебряные. Огоньку дает мне один тут с золотой зажигалки «Дюпон». Да будет тебе известно, очень богатенький, и говорит, что я могу у него быть заместителем. Сейчас он подвезет меня до Лихеня, я все там сделаю, что нужно, а он будет ждать меня у автозаправки, у своей собственной, купил, там и будет сидеть, кофе пить. Музыка, да будет тебе известно, на всю катушку, Эдита Гурняк, «Прикосновение». Класс. И тебя сюда переведу, снова с Алешкой будешь работать. Хлопья снега падают как шикарные снежные потаскухи, как брильянтовые телки. На боковое ответвление, потому что мы ждем, понимаешь, ночами на автострадах, разные здесь левые дела перетираем, фура должна подъехать. Стоят тут разные, но нашей пока нет. Только дворники по стеклу туда-сюда. А он уже час как рассказывает эту свою историю, зимнюю сказку, прямо рождественскую. Хоть это и время перед весенней бескормицей, но каждый, кто читает газеты, знает, что мир катится к концу, да и в погоде аномалии, озоновые дыры. Дорога на Конин, вижу указатель: Сомпольно — десять километров. Вот бы ты, Саша, взял да и приехал бы к нам. До Лихеня — около пятнадцати, самое большее — двадцать. Бискупин и Ледница. Он бросает в эту клубящуюся вокруг нас белизну слова, словно в печку дрова, для под держания огня. Сначало немного одно-два. Что-то о деньгах, доллары, тряпки, ля-ля-тополя.
* * *
А ты, сударь, думаешь, что, когда ты меня, наебанного, увидел у кирпичного завода, когда мы партию запороли, это было мое первое дело? Как бы не так! У меня уже, дорогой мой, был опыт, зерно упало на благодатную почву. С тряпья, раздери его вдребезги напополам, с тряпья вонючего больше всего навару я снял! А это вам уже не романтика, сударь, это уже никакая не поэзия, это — деньги! А знаешь, сударь, почему у тебя дела завалились? Потому что ты, сударь, хотел, чтобы приятно пахло. Считается, что деньги не пахнут, а я, сударь, так тебе скажу: они не то что пахнут, они всегда воняют! Это я вам говорю, Збигнев «Амаль», бля, Семяновский. Голубая кровь Пруткова, Воломина и Лодзинского, бля, Спрута[81]поровну течет в моих жилах. Я герб купил себе на рынке Ружицкого: собака стоит на задних лапах и мордой к розе тянется. Вон, глянь — на портсигаре выгравировано. Самые лучшие гербы — с Ружицкого. Генеалогические древа — так те лучше на лодзинском рынке брать. С сертификатом дороже. Мать — из Сангушков, отец — из Сапег[82]. Хотя, по идее, должен быть в этом гербе металлолом, потому что с него все начиналось. А еще в этом гербе должна быть половая тряпка, потому что на ней я заработал, должен быть и бензин, но его нет, потому что зачем бензин, если есть роза.
Роза всем цветкам цветок, говорю я заискивающе. Ты чего, сударь, рот разеваешь? Ша! Теперя твоего мнения, сударь, никто не спрашивает! Было время — спрашивал, да ничего, сударь, ты тогда сказать не мог, а теперь молчи. Вашей милости хотелось, чтобы приятно пахло. А известно, что чем хуже звучит, чем сильнее воняет, тем выше доход! Хуже всего делать бизнес на этих ваших романтиках, поэзиях. «Я мира не люблю, я мира не приемлю»… А если ты не будешь мир любить, то и мир тебя не полюбит! Романтика. Кто из поэтов при деньгах? Искусство, литература — быстрорастворимое говно в порошке. Лучший бизнес такой: на мусоре, на его переработке, на трупах, на похоронных бюро, на металлоломе, на колпачках для зубной, бля, пасты, на вонючих азотных удобрениях. На трубах. На сварке. Вот именно, колпачки, твою мать, пластмассовые, винты-отвертки, вонючий навоз, формы для заливки. Вот почему мужики всегда брались за черную работу, а вопросы эстетики, романтики, как не сулящие больших заработков, оставляли женщинам. А те — сидели в своих будуарах над поэзией и художествами, вышивали, а мужики в фурах по оптовым базам, по грязи! А ведь когда я еще щенком был, Боже ж ты мой, как я умел из социализма этого гребаного деньги вытягивать, с самой примитивной работы на бензозаправке ГУН! Главное управление нефтепродуктов — красивое название, суки, заимели. Днем вожусь с вонючими унитазами в этой ремесленно-слесарной школе в Костежине, а вечером — на велосипед и на ГУН! Вонючий комбинезон сантехника меняю на другой вонючий — провонявший бензином… что от приятеля, который как раз работает на заправке. Прекрасный опыт поколения всех мафиози моих ровесников. О, вот она — работа для настоящего мужчины! Этот, этот и вот этот (здесь он называет фамилии разных нынешних бонз из политики и из СМИ, подмигивает мне). Все они в комбинезонах, в провонявших бензином перчатках делали навар на талонах, с этого начинали. Хорошо, но после работы все эти вонючие комбинезоны сбрасывали долой и — миллионеры! — шли на танцпол в «Лагуну»!
Все дело, сударь, было в том, что литр солярки стоил двенадцать злотых, но не для всех. У водителя-дальнобойщика, например, были специальные талоны. И он обязан был покупать этот литр солярки за доллар, то есть не за двенадцать, а за сто двадцать гребаных злотых. То есть заплатить в десять раз больше. Ура! Ему, конечно, было невыгодно покупать этот литр за сто двадцать. Он хотел бы купить за двенадцать, как все. И тогда мы к нему: хорошо, пусть не за сто двадцать, а за пятьдесят, так уж и быть. И накиньте, будьте добры, салемы или принцы в мягкой пачке. И еще какую-нибудь порнушку. Тереса тогда свою карьеру в Германии начинала, мы все за ней следили затаив дыхание. Добавь, дорогой, газетку с нашей Тереской Орлоффски. Да, тогда дальнобойщики царили на дорогах! Единственные, кто ездил на Запад и привозил все эти продукты. У каждого задница в фирменных левисах. От каждого пахнет дезодорантом «Рексона», как в туалетах и на паркингах в ФРГ. Но и мы на каждом его литре зарабатывали чистыми тридцать восемь злотых! А сколько литров такая дальнобойная фура, сожрет? Один? То-то! Это были просто детские — в смысле наши — шалости. Они нас «сникерсами» кормили, пивом баночным поили. Ведь тогда директор государственного предприятия зарабатывал где-то около семи тысяч в месяц, а я на этой бензоколонке в качестве мальчика на побегушках те же семь тысяч, только за день. Представляете? Разве что деньги тогда были как бы не совсем деньгами. Взять, к примеру, валютных плечевых. Им вообще наши злотые были без надобности, потому что им нечего было на них купить. Они ходили к дальнобойщикам только за реальный товар. Боже, какими же материалистами тогда были люди. За сигареты, за водку «Абсолют»… честное слово, убили бы. Сегодняшним молодым этого не понять. Вот почему наше поколение мафиози лучше всех. У нынешней молодежи такой мотивации, как у нас тогда, уже нет.
