Книга Тонкая нить - Наталья Арбузова

Мы отбываем в Сулу в том же составе, в каком покидали ее. Печально болтается за бричкой нашей пустая брезентовая люлька. Я считаю – трижды побывали мы и в первопрестольной, и в Санкт-Петербурге, и на славной улице Тургенева, никак иначе в наших приключеньях не участвовавшего, да и на берегу Бисерова озера, где лес и дол видений полны. Итого дюжина, мелочи не в счет. Не пора ли нам теперь в этой сумбурной игре достичь царевниного терема, заговоренной своей Сулы?

Нет, еще не пора, еще срок не исполнился. Уж коли черт у тебя в кармане, так считай по меньшей мере до чертовой дюжины. Вот, к примеру, постоянный protégé нашего А. К. Иван Сергеич Тургенев, не быв зван на славянофильское сборище в корабельной роще, обиделся, ровно не приглашенная на крестины принцессы фея. Он стал на пути брички нашей, красивый старик европейской наружности, и произнес с дрожью в голосе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык. Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу». Мсье Тургенев, должно быть, хотел напомнить о своем знаменитом некрологе Гоголю. Коль скоро этому последнему интересно любое некро, толь скоро можно рассчитывать, что и собственный некролог не оставит его безучастным. Но голос окончательно изменил мсье Тургеневу и он, выражаясь языком внуков моих, свалил в туман – буквально, в туман Бежина луга.

Навстречу ему из тумана же вышло по виду вполне невинное существо, вроде барашка маленького принца или же того барашка на колесиках, что везут по сцене на веревочке пастушок с пастушкой в «Щелкунчике». Оно пристально поглядело на задумчивого барина, нехорошо оскалило зубы и сказало зловещим голосом: «Бяша, бяша». И Гоголь, и черт мой были весьма рады такому обороту дела. По эффекту это было равноценно тому, как некогда конь под колдуном засмеялся леденящим душу смехом, обратив к седоку страшную морду с оскаленными зубами. Я же самозабвенно вдыхала вечерний запах трав, всеми фибрами души ощущая себя на обетованной орловщине.

С одной стороны, там, где солнце закатилось, край неба еще алел и слабо румянился последним отблеском исчезающего дня. С другой уж стояла звезда, словно указывая время и место, где мне следовало родиться. Стройная фигура И. С. Тургенева удалялась, тая в тумане. Господи, отчего это сословие все без изъятья было стройно, красиво и талантливо. Ведь Европа ахнула, увидавши нашу эмиграцию. А из другого перелеска, такой же прекрасный, шел дед мой, с которым я в этой жизни не сустренулась, как сказала бы на моем месте орловская крестьянка. И мне внезапно открылось, что такое революция. Это не просто отъятие прав или собственности. Это убийство лучшего худшим из непереносимой зависти. В ушах моих прозвучали громкие слова: «Каин, где брат твой Авель?» – и я напрочь вырубилась, выражаясь на этот раз языком студентов моих.

Я была в полной отключке, пока мы в третий раз пересекали анекдотическую российско-украинскую границу, и не знала толком, каким таким манером оно осуществилось. Опомнилась я нежданно в пределах Новороссии и крепко в стороне от дороги на Сулу. Смертоубийственная гражданская война гуляла окрест на всем пространстве этих благословенных земель наших.

Чепуха совершеннейшая делается на свете. На нас вылетела тачанка – из налету, с повороту, прямо на берег крутой застрочил из пулемета пулеметчик молодой. Черт выхватил из моего же иллюзионистского кармана автомат Калашникова и полил тачанку ответным огнем. Ничего нелепее стычки призрачной брички нашей с конармейской тачанкой придумать было нельзя. Уж мы решили в простоте, что мера приключений наших исполнилась, и с минуты на минуту рассчитывали очутиться в заветной Суле. Но не тут-то было.

Хрупкий наш капризный Гоголь повелительным жестом указал через Екатеринодар, и нас неудержимо понесло на Кавказ. Вот уж мы в предгорьях. Бурная речка тащит камни по известняковому дну. Невысокие отвесные отроги Кавказких гор походят на настороженные стены города чуждого и немирного. Что-то библейское в этом молчанье, в неясной угрозе до конца непознанного в коварных своих обычаях народа. Сейчас схватят и начнут свершать жестокий обряд, что-нибудь вроде правила «хевсурам всем мы рубим длани». – «Бог этого не попустит», – думаем мы дружно. Петрушка с Селифаном притихли, черт присмирел. Очень чувствуется отсутствие побратима моего. Сейчас бы его сюда, и нам море по колено. С кем это он схватился на глазах наших в ту несчастливую минуту, когда мы видели его в последний раз, нам невдомек.

Проскакал мимо нас, обогнав, Михаил Юрьич Лермонтов, один, в задумчивости. Коротко кивнул в сторону запыленной брички нашей, не узнав в рассеянье Гоголя. Ущелье сужается, громче голос бурлящего потока. Тут мы различили в шуме его одобрительные слова: «Я с вами, не тужите. Где олень пройдет, там и русский солдат пройдет». Мы тотчас же возвеселились духом. Селифан стегнул лошадей, и вот уж мы едем довольно резво под осыпью камней по узкой обрывистой дороге, и Господь хранит нас.

Время опять на дерьмо сошло, как говорил Фросин отец паровозный машинист. За поворотом извилистой дороги нас ждали с зелеными повязками на рукавах вполне современные чеченцы во главе с полевым командиром весьма разбойничьей наружности. Матушка царица небесная! Расправа была недолга. И вот уж мы заточены в горной пещере, вход которой завален тяжелыми камнями. Сцены из графа Монте-Кристо проносятся вереницей в мозгу моем. Шустрый черт послан собирать выкуп. Он шастает в неописуемо прекрасном небе над горами и хватает с него звезды, роящиеся, как Божьи пчелки. Они столь ярки, что одну надо бы считать за пять. Но звездная казна от набегов его не скудеет, и неисчерпаемый Млечный путь манит нас, новоявленных кавказских пленников, к побегу.

Покуда деятельный черт как умел промышлял о нас, в верховьях горных рек разверзлись хляби небесные, пошли дожди и стали таять снега. Поток в ущелье поднялся до небывалой ранее отметки. Он смыл и утащил циклопические камни, коими завален был вход в узилище наше. Думаю, он сделал это вполне сознательно и намеренно. Памятуя, что шепнул нам поток при въезде нашем в горные теснины, мы решились вверить ему жизнь свою и препоручить судьбу. Вот уж лошади плывут по бурлящей горной реке, и бывалая бричка, в коей доподлинно ездил еще Адам, объята обильными водами аки Ноев ковчег.