Потом Игнацио везет меня в шумный бар в окрестностях Флоренции, где мы пьем еще больше вина, а я, сама себе ужасаясь, съедаю целую вазу соленых орешков. За весь вечер между нами не возникало неловкости, мы как близкие друзья, хотя я чувствую, что ни о чем важном мы так и не поговорили. Я признаюсь Игнацио, что всегда буду любить его, и он отвозит меня в Спедалуццо, а сам возвращается в Скандиччи.
Мой последний рабочий день. Холодно и солнечно; во время последней прогулки в лицо дует резкий ветер, но я шагаю вперед, разгоряченная от обиды и ярости: вчера ночью Альваро обещал прийти ко мне в спальню после того, как у нас был фантастический секс в его комнате, но так и не пришел. Сложные инструкции, которые он мне дал, чтобы не возбудить подозрений Вито, и моя доверчивость, из-за которой я проснулась в шесть утра одна, — все это слишком уязвляет меня и слишком напоминает Джанфранко и его измены много лет назад. Я понимаю, что веду себя глупо, что маленький роман, которому мы так самозабвенно отдались, для нас обоих значит так много и одновременно ничего, но в данный момент меня переполняет пустота еще более зияющая, чем до начала наших отношений.
Альваро уезжает в Умбрию на неделю с Ритой; он влетает на кухню, где мне предстоит отработать последний день вместе с Джанфранко, и прощается с нами; я встречаю его взглядом и диким, и безразличным. Когда он целует меня в обе щеки и говорит: «Intanto ci si vede il ventisette» («Увидимся двадцать седьмого»), я думаю о том, заметил ли он красную отметину на моей шее от своего вчерашнего укуса. Временами укус побаливает, снова, как это ни глупо, вызывая во мне глупое ноющее желание. Альваро всего лишь очередной эгоистичный, равнодушный ублюдок, а я уже по нему скучаю и планирую купить ему в подарок последний диск Цуккеро (а заодно и себе, чтобы потом поплакать) и подписать маленькую открыточку с благодарностью за дружбу, но не за искренность.
Но несмотря на Альваро и Вито, несмотря на угрюмое безразличие Джанфранко, меня вдруг накрывает волна безумной радости. Заканчивается моя последняя смена в «Ла Кантинетте»; все, что я делаю, сегодня происходит в последний раз. В последний раз я ем тонкий кусочек пармезана, запивая его кьянти, — прекраснейший из гастрономических союзов. Последний раз приглядываю за кастрюлей с черной капустой, бобами, колбасками, чесноком и чили, которую Джанфранко оставил на плите. Даже моя беседа о жизни после смерти, Боге и религии с несчастным Вито, похожим на идиота, последняя; сегодня я не замечаю его подлости и злобы, а вижу лишь все самое хорошее, то, что мне раньше в нем нравилось.
В восемь вечера у нас ни одного клиента, и я расчувствовалась, слегка опьянела от кьянти и загляделась на соседа, который зашел одолжить вилки для фондю, на его комичное, как из мультика, лицо, и красивого молчаливого сына-подростка. Джанфранко, все еще в охотничьем костюме, что-то ему объясняет, размахивая руками, и я в который раз как зачарованная наблюдаю за выражением глаз и движением губ, жестами и прочими тонкостями, за тем, как они закуривают сигареты и оставляют их тлеть в уголке рта, — что за безумная страна, что за ужасные люди, включая Альваро, по которому я уже страшно скучаю. Мне предстоит еще неделя в Перудже с моими любимыми Раймондо и Аннамарией, а затем я вернусь в Спедалуццо на прощальный ужин, сяду на поезд в Рим, переночую у Мари-Клер и улечу домой. Домой!
I frutti proibiti sono i più dolci.
Запретный плод сладок.
Вообще-то, этот ужин не планировался как прощальный, но, поскольку он совпадает с моим отъездом, решаю, что так будет. Мы в небольшом замке неподалеку от Спедалуццо, где в большом холодном зале собралась вся братия из «Ла Кантинетты», рассевшись с четырех сторон стола, как на банкете. Я сажусь между Игнацио и Альваро с Ритой, решив, что хочу повеселиться подальше от Джанфранко, распространяющего вокруг себя ауру непоколебимого авторитета и сурового неодобрения — по крайней мере, пока не напьется.
Через комнату сидит Донателла; она привела с собой подругу. Обе слишком вызывающе одеты и слишком громко смеются, но сегодня я даже рядом с ними чувствую себя красоткой: у меня новая стрижка — каре, и я осветлила волосы у хорошего парикмахера из Перуджи; лишние килограммы замаскированы модным черным брючным костюмом, а на губах — красная помада. Мой последний вечер прекрасен; превосходная еда и вино в изобилии, все в хорошем настроении, а по возвращении в «Ла Кантинетту», где я укладываюсь спать, меня ждет дополнительный приз: стук в дверь. На пороге Альваро, которому каким-то образом удалось избавиться от Риты, — Альваро, который предпочел Рите меня. Я тут же забываю о всех темных мыслях, что терзали меня прошлую неделю.
Наутро я еду в поезде Флоренция — Рим; в купе больше никого нет, и за окном проносятся освещенные солнцем поля и Флоренция. Вспоминаю проводы. Синий автобус остановился у входа в «Ла Кантинетту», и я неуклюже затащила на борт свой чемодан и отыскала место у окна. Все выстроились в шеренгу и машут мне на прощание: два бывших любовника и один нынешний. При взгляде на них я чувствовала себя хитрой озорницей, и мне хотелось закричать: ах, если бы вы знали, — но я лишь махала и махала им рукой, пока они не скрылись из виду.
В коридоре квартиры Мари-Клер в квартале Трастевере стоят частично отреставрированные картины с изображением мрачных, символичных религиозных сцен. Последний раз я видела Мари-Клер два года назад, перед открытием «Ла Кантинетты»: тогда она с двумя детьми приезжала к их отцу. Теперь она напоминает им, кто я такая. Я снова поражена тем, как ее сын похож на Джанфранко, как красива ее дочь, но главное потрясение — сама Мари-Клер. Она одета безупречно, она — роскошный реставратор, которой легко (так кажется со стороны) удается совмещать насыщенную карьеру с воспитанием детей. Она колесит по улицам Рима, постоянно ужинает в ресторанах с бойфрендами, регулярно сменяющими друг друга.
Мари-Клер ведет меня в небольшую остерию, где мы выбираем из огромного изобилия антипасти. Я обращаю внимание на то, как мало и медленно она ест, почти только одни овощи и салаты, и как я одна опустошаю хлебную корзину. Каждой клеточкой своего существа я мечтаю быть такой, как Мари-Клер; я рассказываю ей истории из жизни «Ла Кантинетты», и мы беспощадно смеемся над Чинцией, Игнацио и истериками Джанфранко. Мне даже удалось изобразить кошмарную заварушку с Вито в виде забавного анекдота. Мы много пьем и заводим разговоры о любви, сексе, лишнем весе, наших мечтах и страхах. Когда Мари-Клер спрашивает, почему я всегда толстею, когда приезжаю в Италию, я признаюсь, что мне скучно, я одинока и страдаю от неуверенности в себе, поэтому мне и нужно чем-то заполнить этот бездонный пустой колодец. Я понимаю, что это жалкое объяснение и на самом деле мне не хватает дисциплины, решимости и внутренней силы; вот посмотрите на Мари-Клер — ее жизнь полна трудностей, она одна воспитывает двоих маленьких детей, ее брак закончился крахом, и она сама наверняка тоже чувствует опустошенность, но это не мешает ей добиваться успеха благодаря трудолюбию и самоотречению. Может, в этом и секрет? А я просто обжора?
Компания Мари-Клер так благотворно действует на меня, что я становлюсь похожа на себя прежнюю — веселую, беззаботную, — и три с половиной месяца в Спедалуццо уже вспоминаются с нежностью. Период тоски и сомнений забывается, и остается лишь ощущение, что все меня любят, что спустя годы я нашла в Италии свой маленький уголок. И хотя она по-прежнему продолжает влиять на меня, менять меня, бросать мне вызов, раздражать, но и бесконечно обогащать мою жизнь, я чувствую, что готова вернуться домой.
