Книга Великая мать любви - Эдуард Лимонов

Где и как они расстреляли Юрку, никто никогда не узнает. Шлепнули ли его в затылок из специальной скрытой амбразуры в момент, когда он возвращался из тюремных душей (ходили слухи, что именно так и приводят приговоры в исполнение человеколюбивые чекисты); или же чекисты следовали менее гуманистической рутине? А именно — как в мечте Гарри Гилмора (в конце концов осуществившейся), привязали Юрку к стулу и застрелили парня из карабинов? Поди знай… Доподлинно известно, что Юрка Бембель был приговорен к смертной казни харьковским областным судом летом 1962 года и осенью подвергся пересуду республиканским судом в Киеве, подтвердившим приговор. «…К высшей мере наказания… расстрелу».

Последним его явлением нам, вольному народу (то есть населению вне тюремных стен), был момент, когда, после прочтения приговора, его стали выводить, он засмеялся, обернулся в зал и запел:

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка — никогда…

Затыкать приговоренному к смерти рот никому не хочется, чекисты смяли его, черноголового и тонкого, и, вынырнув на мгновение из гущи мундиров, он, засияв золотыми и черными зубами, крикнул: «Прощай, мама!» — матери, сидевшей в первом ряду, обнимая красивую жену его Людку. И все. Застряв на мгновение в дверях, группа вывалилась от нас, свидетелей, из зала. Его подельников Кота Бондаренко и Славку-Суворовца вывели через другую дверь — им по молодости заменили «вышку» следующей ступенью наказания — двенадцатью и пятнадцатью годами.

Меня восхищает не Юркина жизнь, каковая была неразумной жизнью молодого бандита, но его поведение в момент чтения приговора, то, как он этот приговор — смерть — воспринял, его улыбка всеми зубами, его выход из зала. Пусть чекисты и волокли Юрку, героическая мощь молодого принца, наследника престола, брезгливое превосходство исходило от его компактной и стройной фигурки. Он вел себя как лидер мексиканской революции (я видел фотографию этого лидера в журнале «Куба») в момент расстрела: руки в карманах, сигара — последнее желание — в зубах и улыбка. Следует быть хорошо вооруженным теоретически, чтобы вести себя так. Следует быть уверенным в своей принадлежности к избранной касте.

Истошно кричала красивая Людка, профессорская дочь, связавшая свою судьбу с бандитом, прожившая с ним меньше года и вот с этого момента уже теоретически вдова. То есть республиканский судья, мужик с расплывчатыми чертами большого начальственного украинского лица, мог сформулировать приговор и по-другому. Не объявляя Юркиной смерти, декларировать, что «Республиканский народный суд в составе… приговорил Бембель Людмилу Алексеевну к высшей мере наказания — вдовству». Людке был двадцать один год. Плечи ее покрывал простой, цветами, платок. Волосы Людки, длинные и светло-русые, были убраны в косу, слезы у Людки были крупные. Я сидел за матерью и Людкой, я видел сбоку эти слезы, капающие, как тяжелый летний дождь, на ее руки и колени. Мне было восемнадцать, и меня удивляли совсем простые, вдруг, наблюдения. Я уже знал, что слезы бывают капельные и потоком, но таких крупных слез я еще не видел. Юркина мать не плакала. Она заплакала, когда мы, родственники и друзья, вышли из здания народного суда. Когда осталась среди своих. Кожа со скул Юркиной матери съехала ко рту, и она беззвучно двигала этой кожей, а из глаз стремилась волною влага. Они, впрочем, знали приговор заранее. Но до самого последнего дня они пытались отвести смерть от сына, Юркины родители. Подполковник Бембель был в войну адъютантом самого Жукова, у него сохранились старые военные связи, но дело было непоправимое. Сыну их не повезло. Дело их троих, Юрки, Кота и Славки, выбрали для иллюстрации нового закона. Случайно. Первый, областной приговор был подписан самим, тогда еще не Генеральным Секретарем, но председателем Президиума Верховного Совета Леонидом Брежневым и еще одной сукой — секретарем Президиума Георгадзе. Имена грузинов всегда звучали для воровского сознания непререкаемо-безнадежно. Георгадзе звучало как Джугашвили, как «оставьте надежду подписанные им». Жуков, снятый со всех постов и отправленный в ссылку в деревню еще в 1954 году за «бонапартистские замашки», мало чем мог помочь бывшему адъютанту. У власти находились люди Хрущева, и Хрущ и за восемь лет не избавился от ревности к всенародной популярности талантливого маршала, взявшего Берлин. Сам Хрущ был мало популярен или популярен, но плохо. Отец и мать Бембеля знали, что люди вверху требуют крови. Что если восемнадцатилетние сопляки Кот и Славка еще могут надеяться при пересуде на снисходительность, то сыну их, рецидивисту, просидевшему к двадцати четырем годам треть жизни в тюрьме, не выпутаться. Люди вверху выбрали самое возмутительное дело на территории Союза, имевшееся в наличии в момент, когда проект закона был готов, и впаяли ребятам каждому «вышку». Нельзя, чтоб новый закон не освятить кровью. Пусть одну жертву, но новому закону подавай. И государство тебе не мальчик, чтоб отступиться даже и перед звонками отставных, ссыльных маршалов и начальников штабов. У государства тяжелая, каменная походка мертвого командора, и, занеся гранитную стопу, оно всегда опускает ее на теплую плоть. Хряк — и кровь во все стороны! Брызгами.

И в мои восемнадцать, и сейчас я не оправдывал Юрку, и Кота, и Славку, и всю шпану нашего поселка, отправленную законом под пули чекистов, на тот свет. Вся эта самоуправная бандитская молодая вольница знала, на что шла, и, если сознание смерти не было в них достаточно развито, это их вина, этих ребят. Война между смирными гражданами и буйным презрительным меньшинством бандитов-суперменов всегда происходила и будет происходить на Салтовском поселке и на всех поселках мира. И те и другие — обе стороны, нужные обществу и жизни в целом, ибо противоборство этих двух элементов и поддерживает человечество в должном, в меру возбужденном состоянии. Ибо, как записал мой великий соотечественник Константин Леонтьев:

«Гармония — не есть мирный унисон, но плодотворная, чреватая творчеством, по временам и жестокая борьба».

Чтобы мирный гражданин не превратил жизнь в сонную жижу, нужен миру Юрка Бембель.

Мы подошли к скамье, где он сидел, на пару мгновений позже мусоров. Мы — это я и Костя. Вынырнув из кустов, мусора осветили скамью с развалившимся на ней Юркой фонарем. Прошлись лучом по его белой рубахе, по витку черного чуба над лбом. «Хули ты тут делаешь, Бембель?» — сказал один.

Юрка заулыбался, как, может быть, улыбался когда-то сам Стенька Разин: морщинки наглости, шарма и бесстрашия, попеременно тронули его губы, и врезал: «Последний хуй без соли доедаю, начальник…»

Обиды мусорам в его ответе не было. Однако по такой прелестной фразе мусора, даже не зная человека, могли определить немедленно, что тип перед ними — опытный. Как бы визитную карточку со званием и должностью подал Юрка мусорам. Чтобы научиться таким фразам, следовало подняться куда-нибудь к хую на рога, к полярному кругу, в тундру, в места чрезвычайно отдаленные. И быть там долго.