Показывая на местности, куда они должны были бежать, я поразился: в ночи темнел наш вал, над которым стояло три светящихся столба дыма и искр. Это горели костры на дневках комбата, моей и второй групп. Самих костров не было видно, но в тумане дым и искры предательски точно выдавали места расположения групп.
Особенно заметен был огонь второй группы, которая находилась в небольшой рощице, — огонь ярко подсвечивал стволы и ветви деревьев. Левее светился столб над моей дневкой, а самым крайним слева был заметен след от штабной дневки. Это ночное зарево служило очень хорошим ориентиром как для нас, так и для духов.
В четыре утра, когда я пошел снимать Бычкова и его напарника из дозора, я еще раз оглянулся на зарево костров. Над нашими позициями так же ярко светились столбы от огня.
А этой ночью в дозор шла вторая группа. Только в этот раз дозор должен был занять позиции на сенохранилище. Поэтому вечером я не стал ставить гранаты перед своими позициями. Вторая группа могла нарваться на них либо при выдвижении в дозор, либо возвращаясь обратно.
* * *
Уже почти стемнело, когда на окраину села вышли двое. Один из них, указывая автоматом вперед, сказал гортанным голосом:
— Иди туда. Там ваши солдаты.
Одетый в гражданское человек сделал нерешительно несколько шагов и остановился.
Услышав за спиной тот же голос, человек вздрогнул:
— Иди. Не бойся.
Когда он отошел на десяток метров, боевик внезапно и громко выкрикнул: «ба-бах» и затем рассмеялся. Бросившийся было бежать человек споткнулся и упал, но тут же кинулся дальше в ночь. Вскоре топот его шагов затих вдалеке.
Радуевец что-то негромко сказал, закинул на плечо автомат и пошел обратно на свои позиции.
* * *
Приблизительно в десять вечера, когда уже совсем стемнело, прилетел вертолет с продовольствием и боеприпасами. Сел он не как обычно, у наших дневок, а дальше и левее тылового дозора, на поле между кустарником и рекой.
У одного моего солдата загноилась внешняя сторона правой ладони, из-за воспалившегося фурункула он еле-еле мог сжать пальцы в кулак, и по настоянию доктора его было необходимо отправить в нашу санчасть. Я повел Дарьина к вертушке, чтобы отправить его в батальон. Вертолет быстро избавился от ящиков с боеприпасами и сухпайком, и солдат с перевязанной рукой уже занял место в салоне.
Но командир борта на мой вопрос о маршруте вдруг заявил, что он сейчас летит не на аэродром в Ханкале, откуда Дарьин мог самостоятельно дойти до нашего батальона. Борт летел в штаб группировки наших войск, который расположен в трех-четырех километрах южнее Первомайского, и там должен был остаться до утра. Это меня не устраивало: солдата могли там отправить черт знает куда, и потом он мог попасть в другую часть. А терять одного из смекалистых бойцов мне не хотелось.
Спустя минуту борт взмыл в ночное небо, а мы с Дарьиным, проваливаясь в старом снегу, побрели обратно к дневке. Боец, поначалу обрадовавшийся эвакуации, загрустил, но, узнав о том, что будет отправлен завтра следующим бортом, вновь повеселел.
— Там в медсанбате тебе руку по-новому перевяжут, а потом автомат в зубы и пошлют куда-нибудь. У них там солдат ведь не хватает. А завтра утром ты прямиком в Ханкалу полетишь. Или ты думаешь, что из-за тебя одного будут ночью вертолет гонять?
— Понятно, что не будут. Я лучше подожду до утра.
Среди солдат, тащивших на себе ящики, я заметил несколько новичков. Это были бойцы, направленные из Ханкалы для усиления наших двух групп взамен раненых разведчиков. Но это были не те люди, которых я вызывал утром по радио. Мне были нужны мои подчиненные, а прислали солдат из других групп нашей роты. От них я узнал, что несколькими днями ранее в нашей роте была сформирована еще одна разведгруппа, которая была направлена в штаб войсковой группировки, что находилась к югу от Первомайского. Старшим в этой группе был командир нашей роты, который и взял с собой нужных мне солдат. Кроме того, выяснилось, что теперь подготовкой и отправкой грузов как в роте, так и в батальоне, занимаются офицеры, только-только прибывшие в нашу часть.
Теперь-то мне стало понятно, почему к шести минам было прислано всего три взрывателя, почему были перебои с сухпайком и боеприпасами.
Когда мы подошли к костру, там уже разогревали ужин. Вокруг огня на углях выстроились вскрытые жестяные баночки, издававшие приятный аромат тушенки, гречневой, рисовой или перловой каши. Ко мне подошел один из бойцов, которые с обеда снаряжали пулеметные ленты, и доложил, что все пустые ленты снаряжены по сто патронов с трассирующими, бронебойно-зажигательными и обычными пулями. Он добавил, что с последней вертушкой привезли целую ленту, видно, от башенного пулемета, аж на четыреста патронов.
Я распорядился не разбивать ее на четыре части, а целиком уложить в пустой патронный ящик и установить его у правого пулемета. У левого пулемета я приказал поставить такой же ящик, но уже с лентами, снаряженными трассирующими и обычными патронами.
В костер бросили целую охапку пустых бумажных пачек, в которых были упакованы пулеметные патроны. На мой вопрос, нет ли там случайно забытых патронов, боец ответил, что пачки все пустые. Когда он бросил вторую охапку, огонь вспыхнул с большей силой, и я отвернулся от жара костра.
Внезапно в огне что-то начало разрываться, и Стас, собравшийся лечь спать и уже сидевший в спальнике, вдруг ойкнул и схватился за горло. Коротко выругавшись, он отнял от горла ладонь и показал в ней зазубренный кусок металла. Это была донная часть гильзы. Когда в огне взрывается патрон, то газы сгоревшего пороха разрывают гильзу пополам, отчего донная часть гильзы летит в одну сторону, а верхняя часть вместе с пулей — в другую. Сейчас в горло Стаса попала донная часть, а могло быть и наоборот.
Выругался и я: случайные ранения из-за чьей-то бестолковости мне были не нужны.
Через минуту оба солдата, снаряжавших пулеметные ленты, пыхтя и краснея, отжимались на тропинке в упоре лежа. Отжавшись по тридцать три раза, они встали и доложили, что приказание выполнено. Потом, чтобы окончательно понять свою ошибку, они отжались еще по десять раз и после этого пошли относить ленты к пулеметам.
Я быстро поел остывавшую кашу, оставленную мне лейтенантом. Потом вытер ложку и стал искать взглядом жестянку для чая. Свободные от дежурства солдаты уже улеглись спать, и мне тоже хотелось побыстрее завалиться на боковую. Мест под навесом уже не было, но лежавших пока еще можно было растолкать.
Тут мне на глаза попались двое новеньких бойцов, которые разложили на крышках термосов с водой содержимое коробки сухпая, выданной им Бычковым. Глядя на их неумелые попытки вскрыть банки резаком, я не удержался:
— Дрогалев, Максимка, вы чего так далеко от костра? Почему банки не разогреваете и чай себе не кипятите? Может, это я для вас должен сделать?
Один из новеньких вздрогнул и оглянулся на дневку:
