Яковлев сбросил вещмешок, повесив его на спинку стула, потом снял пояс с портупеей и кобурой и расстегнул шинель — тут же, на край стола, положил фуражку. Когда сел, огляделся вокруг: комната была небольшая, с минимальным количеством мебели — стол с двумя стульями, в другом углу неприбранная кровать и еще ободранный бельевой шкаф. Все было грязным и неопрятным: давно не мытый пол с валявшимися в углу окурками папирос и пустыми бутылками из-под водки, грязные стены с паутиной по углам, и даже воздух в комнате был пропитан запахами водочного перегара, табачного дыма, чеснока и давно не стиранного белья. Хозяин подсел к столу прямо напротив Крота. Вид «дяди Миши» (так называла его Нина Блинова, и так же, про себя, непроизвольно окрестил его Яковлев) вполне соответствовал окружающей обстановке: неопрятный и запущенный. Из-под расстегнутой у ворота телогрейки выглядывала грязная рубашка в клетку, лицо заросло щетиной, под глазами мешки. На столе, среди грязной посуды, рядом с керосиновой лампой стояла наполовину початая бутылка водки, какая-то закуска: куски черного хлеба, открытая банка рыбных консервов, кусок копченой колбасы. Похоже, приход Яковлева совпал с поздним ужином, и хозяин, выдвинув ящик стола, достал и поставил перед гостем второй стакан: налил себе и Яковлеву по сто грамм и, подняв свою порцию, произнес:
— За встречу! — после чего тут же выпил, затем подцепил вилкой консервированную сардинку и закусил, исподлобья глянув на Крота. — А ты чего, особого приглашения ждешь?
Второй вечер подряд пить водку у Яковлева не было ни малейшего желания, но в данной ситуации пить придется — он это отчетливо понял по выжидательному выражению лица хозяина.
— За встречу и за знакомство, — поддержал тост Крот, после чего добавил: — Можешь звать меня Николай.
— А это уже второй тост! — «дядя Миша» тут же разлил по стаканам остатки водки. — Ты, значит, Николай, а я, стало быть, Михаил — вот за это и выпьем!
Они выпили по второй, потом Спиридонов закурил папироску и предложил Яковлеву — тот отказался.
— Да ты ешь: с дороги небось голоден, — «дядя Миша» подвинул гостю консервы, хлеб, колбасу, достал вторую вилку, — ешь, на меня не смотри — я едок еще тот!
— Что так, нет аппетита?
— Какой тут, к черту, аппетит! — Спиридонов со злостью швырнул окурок в угол. — Ты давно с «той стороны»?
— Не должен тебе этого говорить, но скажу: выброшен на парашюте два дня назад.
— Два дня назад! — «дядя Миша» как-то неестественно рассмеялся, и стало видно, что он уже сильно пьян.
Поднявшись со стула, он подошел вплотную к Яковлеву и, дыша ему в лицо водочным перегаром, заговорил каким-то истерическим полушепотом:
— Я тебе тоже ничего не должен говорить, но скажу — и пошли они все куда подальше! — При этих словах Спиридонов, покачнувшись, погрозил кулаком куда-то в пространство. — Я здесь уже год и два месяца, представляешь?! Четырнадцать месяцев на волоске от смерти: каждую минуту прислушиваюсь, особенно по ночам, к любому звуку, стуку, шороху — вдруг за мной! Вот ты постучал в дверь, а у меня сердце в пятки — все, конец, смершевцы-чекисты пожаловали! Можешь ты такое понять и представить?!
Яковлев, слушая Спиридонова, прекрасно представлял его положение: сам по нескольку месяцев находился на задании в советском тылу. Конечно, для этого надо было иметь железную выдержку и хладнокровие — «дядя Миша», похоже, этими качествами в достаточной мере не обладал. А вернее всего, просто-напросто стали сдавать нервы: более года в советском тылу — срок огромный. Рассуждая здраво, этого Михаила давно надо было отзывать на отдых — так бы немцы и поступили в «хорошие времена». Но где они, те времена? Фронт трещал по швам и уже докатился до границ Германии, Третий рейх агонизировал, и только слепой не видел, что война немцами безнадежно проиграна. Будут ли сейчас в Берлине, в 6-м управлении, проявлять заботу о нервном состоянии таких вот русских агентов, в свое время тысячами засланных в советский тыл? Все, на что они могут рассчитывать, — это ободряющие радиограммы из разведцентра о скором переломе в войне и неизбежной победе Германии да еще на редкие «посылки», выброшенные с самолетов или доставленные курьерами, — с деньгами и питанием для рации, взрывчаткой и оружием. При этом немецкие хозяева требовали: резко усилить диверсионную работу в советском тылу, обеспечить разведданными по широкому спектру. Спиридонов, как позже узнал Крот, занимался сбором и передачей информации по воинским перевозкам на железной дороге через станцию Смоленск. Кроме напарника-радиста, в группу входил завербованный ими железнодорожник — составитель поездов, — от него и шла в основном нужная разведывательная информация — ее периодически передавали по рации за линию фронта. Немного поостыв, Спиридонов задал вопрос, который с самого начала (Яковлев это чувствовал) так и вертелся у него на языке:
— Что-то ты не больно разговорчив, все я болтаю — теперь твоя очередь, рассказывай, зачем пожаловал?
Яковлев понимал, что Михаил больше всего на свете хотел услышать только одно: приказ о возвращении из советского тыла. Но, к сожалению, пришлось его разочаровать:
— Мне нужна связь с разведцентром абвера!
— А я не подчиняюсь никакому абверу, — буркнул Спиридонов, — у меня свои начальники!
— У нас теперь один хозяин: Главное управление имперской безопасности — там теперь абвер и все остальное… Тебя разве не информировали?
— Информировали, пропади все пропадом! Только мне что в лоб, что по лбу — один конец: поставят чекисты к стенке, как пить дать поставят!
Спиридонов произнес последнюю фразу каким-то обреченным голосом и тут же полез под кровать: оттуда он выбрался с полной бутылкой водки в руке.
— Может, хватит на сегодня? — попытался урезонить его Яковлев.
Куда там! Спиридонов налил себе полстакана и тут же опрокинул в рот, не закусывая. Он снова закурил, молча подымил с полминуты, потом главный вопрос:
— Ты как думаешь: немцы проиграют войну?
— Не знаю, теперь уже не знаю…
— Вот и я не знаю!
Они замолчали, каждый задумался о своем. Яковлева не удивляло, что, несмотря на приличную разницу в возрасте, они уже были на «ты» и общались почти по-свойски — как давние приятели. И дело было вовсе не в выпитой водке: опасность! Именно опасность — вот что моментально сближает людей: что на фронте, что здесь — в их положении, которое было еще хуже фронтового. В принципе Крот очень хорошо понимал душевное состояние Спиридонова: водка была тем последним «лекарством», которым, хотя бы на время, он заглушал свой страх. «А мое положение чем лучше? — думал Яковлев. — Войну немцы проиграли — это только вопрос времени. А что ждет нас, перебежчиков, впереди? И есть ли вообще у нас будущее?.. Ладно, хватит расслабляться! Сейчас моя задача: получить радиосвязь». Спиридонов, словно читая мысли Крота, докурил папиросу и неожиданно отрезвевшим голосом произнес:
— Будет тебе связь! Так ты что, только за этим и пришел?
